Однако Ипато не пошёл вдоль набережной, а свернул в сторону, где в окружении толпы поднимался крепко сбитый эшафот. За помостом, словно служа мрачной декорацией, торчали два столба виселицы с перекладиной – на ней обвисали тела повешенных, тихонько покачиваясь под ветерком.
А на «сцене» эшафота готовилось представление – мускулистый палач во всём красном, в остроконечном колпаке того же весёленького цвета медленно прохаживался вокруг колоды с воткнутой в неё секирой и разминал бицепсы на волосатых руках.
Зеваки, жадные до зрелищ, волновались, переживая, скоро ли им будет явлено зрелище чужой смерти. Долго ждать не пришлось – забили барабаны, и к эшафоту вывели заморённого мужичка, босого и голоногого, в одной драной рубахе. Двое дюжих стражников в красных стёганых коттах поверх полосатых рубах и в ромейских шлемах-касисах держали мужичка под руки. Они почти внесли его на эшафот и бросили на колени возле самой колоды. Мужичонка покорно уложил голову на рыхлое дерево, пропитанное кровью. Лишь плечи его вздрагивали, а в широко раскрытых глазах читался не ужас даже – смертная тоска. Поднявшийся наверх священник торопливо пробормотал положенные молитвы и поднёс мужичку распятие. Тот приложился и снова поник.
Палач деловито срезал ножом редкие пряди на затылке у мужичка и легко, одной рукою, вытащил секиру из колоды. Примерился, замахнулся…
Толпа перестала дышать. Топор ударил с силою и мокрым хряском, заставив гудеть помост. Голова страдальца отпала, прокатилась нелепым кочаном и шлёпнулась в деревянное корытце. Толпа выдохнула.
– Тюрьма здесь близко, – небрежно прокомментировал Ипато, – во дворце дожа, на самом верху башни. Узники томятся под самой крышей из свинцовых листов – летом им дышать нечем, до того жарко, а зимой они страдают от холода.
– Вы их как будто жалеете, превосходительный, – усмехнулся Олег.
– Сочувствую, – смиренно ответил преординат, – однако понимаю, что мучения их заслуженны, ибо они преступили закон… Нам сюда, сиятельный.
Ипато повёл Сухова мимо собора Сан-Марко, к хорошо укреплённому замку с высокими стенами, башнями и глубокими рвами. Это и был Дворец дожей.
Расфуфыренная стража из копьеносцев подтянулась, завидя преординатора. Стражники выпятили грудь, делая грозные лица. Офицер склонил голову в шлеме.
– Высочайший дожидается вас, синьор, – доложил он.
Витале Ипато величаво кивнул и прошествовал мимо, ступая по узкому деревянному мостику, переброшенному через ров. До подъемных мостов еще не додумались, а этот, сколоченный из бруса и досок, легко сжечь в случае осады.
За мостом, за тяжёлыми воротами, оббитыми гвоздями со шляпками с кулак величиной, прятался дворик, обставленный колоннами. В тени колоннад скрывались двери, ведущие в дворцовые помещения – анфиладу зал, разгороженных тяжёлыми занавесями. Витражные окна, мраморный пол, серебряные светильни – вся обстановка дворца призвана была поразить куцее воображение варвара, но Олега, насмотревшегося чудес и диковин Палатия, местная роскошь не впечатлила.
Ипато провёл Сухова в самый высокий зал, освещённый целым рядом узких стрельчатых окон, и склонился в поклоне.
Олег тоже поклонился и лишь после разглядел, кому отдавал дань уважения и почтения.
Пьетро II Кандиано был рослым и сухощавым мужчиной. Аккуратный валик рыжеватой бороды окаймлял его костистое лицо. Прямой, типично римский нос служил напоминанием о славных предках, а вот глаза подкачали – маленькие чёрненькие бусинки под короткими ресничками глядели на Сухова.
Дож венецианцев был в золотой мантии с пышным воротником из меха горностая и в красных башмаках, служивших прозрачным намёком на кампагии базилевса. На голове Кандиано красовалась шапка-колпак из парчи, пошитая в форме рога, а пояс из золотых пластин оттягивался мечом в роскошных сафьяновых ножнах, усыпанных каменьями.
Одну руку дож положил на рукоять меча, в другой держал скипетр.
Присутствие двух трибунов, поблекших в сиянии и блеске Кандиано, Олег обнаружил немного погодя, но рассмотреть этих немолодых уже советников правителя Венеции не успел – дож отослал их мановением скипетра. Трибуны исчезли.
Зато из тени выступил воистину огромный человек, закутанный в чёрный плащ, – это был северянин-великан, могучий викинг из страны фьордов и троллей. Плечи его поражали необъятной шириной, длинные руки пугали бычьей силой. Косматые рыжие волосы уминал простой кожаный обруч, а на бледном лице, твёрдом и бесстрастном, жили одни глаза – холодные как лёд. Их взгляд был тяжёл и оценивающ, причём держал в прицеле одного лишь Олега, а рука в чёрной перчатке ласково оглаживала рукоять меча, висящего на перевязи, отделанной серебром.
– Рад нашей встрече, магистр Олегарий, – густым басом пророкотал Кандиано, тщательно выговаривая слова греческого языка, и эхо запрыгало по залу, уносясь под неумело расписанный свод. – Постой пока здесь, Орм, – приказал он викингу.
Тот молча поклонился, по-прежнему не отводя глаз от магистра и аколита.
– Почтительно приветствую вас, высочайший, – ответил Сухов, непроизвольно косясь на Орма. У него даже мелькнула мысль-сожаление: одеть-то его одели, но оставили без оружия…
– Я вас оставлю, синьоры?.. – спросил Ипато, то ли вопрошая, то ли утверждая, но тая надежду.
– Останься, Витале, – велел дож, и патрикий приободрился. – Следуйте за мной, синьоры. Да, и не бойтесь ушей Орма, сына Харальда, – он и венецианский-то понимает с пятого на десятое, а уж ромейский для него и вовсе загадка…
Пьетро II проследовал за ряд тонких колонн и своею рукою раздвинул тяжелые складки парчовых штор. За ними скрывалась небольшая и потому уютная комнатка, где наличествовали удобные мягкие кресла. Дож уселся первым и жестом любезного хозяина пригласил гостей последовать его примеру.
Изрядно притомившийся Олег с облегчением погрузился в мякоть кресла и приготовился слушать. Что, интересно, надо от него этому дожу? В христианское милосердие Ипато Сухов не верил. Венецианцы – типичные жители Западной Римской империи, закоренелые индивидуалисты и заскорузлые прагматики, во всём ищущие выгоду.
– Венеция – маленькая, но гордая страна, – сказал дож внушительно. – У нас нет гор, в которых роют золото, нет равнин с тучными нивами. Каждый пятачок суши мы отвоевываем у моря, селясь на хлябях, – за порогом наших домов плещет вода… И всё же мы добиваемся высокого положения и великого богатства! Добиваемся своим умом, своим рвением к науке и труду. Ромейская империя и Халифат враждуют искони, а мы торгуем и с теми, и с другими. Пускай землицы нашей едва достаёт, чтобы стоять на двух ногах, зато мы повелеваем морями!
