– Вниз, в клеть их увели и в холопок перерядили! – шепнула ему тайком Прибава. – Сама видела! В клети они. Она, княгиня, и при ней бабка и девка.
Ростислав кивнул: любопытство разбирало его все сильнее.
– А что это у вас в селе одни клюшки дряхлые? – спросил он за ужином, глядя, как челядинки, бабы в годах, расставляют на столе миски с капустой и режут караваи. – Неужели моложе ни одной нет?
– Ну… всякие водятся… – неуверенно ответил тиун Калина, понимавший, что в такой толпе мужчин рано или поздно кто-нибудь непременно спросит о девках.
Ой, вы девки, наши девушки!
Вас немало было сеяно,
Да и много уродилося! —
пропел Мировлад, в любой поход возивший с собой гусли.
– Нашел бы ты нам хоть парочку, чтоб угощали! – под общий смех продолжал Ростислав. – Помоложе, покрасивее. А то прислал каких-то медведиц – как пройдет, боком заденет, так все с ног валятся!
Тиун пожал плечами и вышел. Вскоре появились две или три молодухи; у двери мелькнуло озабоченное лицо Мирона. К воротам княжьего двора Ростислав поставил дозорных, поэтому сотник не мог без его разрешения вывести двух девушек в село и боялся даже пробовать, чтобы не привлекать к ним внимания. Найдя глазами ключницу, он взглядом спросил: что это накатило на гостя? Прибава развела руками: известно, дело молодое!
– Ну как, княже, хороши наши девушки? – громко спросила она у Ростислава, взглядом намекая ему, что делать дальше.
– Хороши, да не очень! – весело ответил он. – Нет ли получше?
– Эти самые лучшие, княже! – ответил Мирон, напрасно стараясь согнать с лица озабоченность. – Краше во всем селе нет!
– Не может быть! – упрямо не верил гость. – А я мельком видел, в клети у вас еще девицы сидят. Приведи хоть посмотреть, не съедим мы их!
– Да ну что ты, княже, какие там девицы! – Мирон даже побледнел, недоумевая, каким образом гость ухитрился заглянуть в клеть, если даже не подходил к ее двери. – Старухи там одни да холопки тощие, что с них взять!
– Врешь, сотник! – смеялся Ростислав. – Не старухи, а молодые, цветики лазоревые! Лукавишь, прячешь от нас! Показывай!
– Нет там никого, померещилось тебе, княже! Провалиться мне на месте!
– Так пойдем, я тебе покажу! Горяшка, огня! – Ростислав махнул отроку и встал. – Давай, баба, показывай дорогу! – велел он Прибаве, и та пошла вперед, горестно вытаращив глаза и словно бы подчиняясь силе.
Отроки весело загомонили, запалили несколько факелов и всей толпой кинулись в сени. Мирон подался было туда же, однако его оттеснили, и ему оставалось проталкиваться в последних рядах, то ли умоляя, то ли ругаясь, но все равно его никто не слушал.
Спустившись с крыльца, Прибава подбежала к двери в клеть. С самого начала она велела мальчишке сторожить и теперь знала, что переодетую княгиню никуда перевести не успели. Ростислав спрыгнул со ступеньки и дернул за изогнутый березовый сук, заменявший дверное кольцо.
В просторной полуземляночной клети было почти темно, только две лучины тускло теплились где-то в глубине. Управившись с дневными работами, челядинцы княжьего двора, кто не требовался в гриднице, ужинали или спали.
Ростислав первым шагнул внутрь, поднял факел повыше и осветил с десяток фигур. Вот старик с длинной бородой, высокий и согнутый, как большая буква «глаголь» в начале книжной статьи, вот баба лет сорока, с красной рожей и удивленно выпученными глазами, девчонка и мальчишка, подростки… Молодая женщина с маленьким ребенком, спящим у нее на коленях, мужик с уздечкой в руке, еще старик с рваным поршнем и толстенной иглой, еще женщина с девочкой лет пяти, прижавшейся к плечу… Еще старуха, одетая просто, но почище прочих, загораживает собой кого-то…
В самый угол у печи забились две тонкие девичьи фигуры. Только они не встали, как прочие, увидев вошедших. Отблеск света упал на одну – высокую, стройную, с длинной светлой косой и большими глазами на красивом высоколобом лице. Ростислав даже факел опустил от изумления: в полутьме, освещенная пламенем девушка показалась ему необычайно красивой. Светлая, стройная, она была будто березка, вспышкой молнии выхваченная из тьмы чащи. Во всем ее облике чувствовались такое гордое достоинство, такая смелость и решительность, что он сразу понял: ключница не соврала! Раньше у него еще были сомнения, но теперь искренность Прибавы стала очевидна. Только княгиней, дочерью и женой из Рюрикова рода могла быть эта красавица.
– Ну, ты даешь, мошенник, такой адамант от нас прятать! – пробормотал он, подходя ближе и даже не удосуживаясь поглядеть, слышит ли его «мошенник», то есть тиун Калина. – Ничего себе «никого нет»! Или ты мне мерещишься? Свет мой ясный, не бойся, я тебя не обижу! – обратился он к девушке, не сводя с нее восхищенных глаз. – Что же ты в дыру такую-то забилась, как будто получше места нет? Да тебе в тереме надо жить, по шелковым коврам ходить! Такая красавица! Кто же ты будешь?
– Это холопка здешняя, раба князя Юрия! – пустился объяснять Мирон, пролезший между плечами отроков.
– Эта? – Ростислав провел факелом сверху вниз вдоль стана молчавшей девушки, словно хотел лучше показать ее. – Холопка? А я тогда митрополит Никита, не иначе! Как же такая у вас в холопках очутилась?
– Ну, за долги взяли, я не знаю, не вникаю я в эти дела! – Мирон изнывал, отважно продолжая выкручиваться, хотя теперь и правда, и ложь одинаково не сулили ничего хорошего.
Ростислав приблизился к Прямиславе. Прерывисто дыша, она пристально смотрела на него, не опуская глаз, словно хотела оттолкнуть этим взглядом, как щитом. Ростислав взял ее руку и приподнял, точно пытаясь рассмотреть лучше. Девушка вырвала руку, как будто к ней прикоснулись раскаленным железом.
– Ты чья? – тихо спросил Ростислав, уже точно зная, что перед ним дочь Вячеслава туровского.
– Чья бы ни была, а не твоя… Сухман Одихмантьевич! – так же тихо и твердо ответила Прямислава.
Она сейчас не думала, что своим поведением выдает себя с головой, поскольку едва ли какая-нибудь холопка могла бы так смело смотреть и разговаривать с воеводой, но притворяться и дальше ей было противно. Если все Мироновы увертки не смогли защитить ее, то унижаться тем более не имело смысла.
В одном Мирон не соврал: этот половец и впрямь был здесь главным. На вид лет двадцати, среднего роста, с широкими развитыми плечами, сильный и ловкий по виду. На округлом лице выделялись высокие половецкие скулы, внутренний уголок глаз слегка скруглялся, как у всех степняков. Густые блестящие брови и волосы, расчесанные на прямой пробор и заправленные за уши, были черными, а кожа, насколько удавалось рассмотреть при свете факела, желтовато-смуглой. Но одеждой и речью он совершенно ничем не отличался от русских, и чувствовалось, что русский язык ему родной. Прямислава, прожив жизнь в монастыре, не так-то много молодых мужчин видела вблизи и сейчас чувствовала себя странно: ее наполняли и тревога, и напряжение, и какое-то странное лихорадочное возбуждение. Темные блестящие глаза половца рассматривали ее с жадным любопытством и восхищением, и это восхищение почему-то усиливало ее собственное волнение. Казалось, она несется на санях с огромной горы, как весной на Масленицу, и вот-вот скатится в пропасть: было и жутко, и где-то отчасти весело.
