Он запнулся на полуслове, потому что Кудрат–бий, ничего не говоря, мрачно посмотрел на него. Но Ползун был не из тех, кого можно было запугать так легко. Как ни в чем не бывало, он ровным голосом продолжал:
— Мы хотели бы только напомнить вам, господин парваначи, что по решению наших высоких друзей в Ташкенте и вы… и вам следовало бы…
— Что–то вы потеряли дар слова, достоуважаемый… — проговорил презрительно Кудрат–бий. — Что же вы ходите вокруг да около? Я знаю, о чем вы хотите сказать… Но я уже предупреждал, чтобы никто не касался дела о Руднике Сияния. Понятно? Мы сражаемся своими руками, мы день и ночь не слезаем с седла, мы воюем, и оставьте наше нищенское имущество в покое…
Сидевший в углу пожилой бритый человек в зеленой бархатной тюбетейке и в пиджачной паре, до сих пор внимательно и молча следивший за всеми разговорами, счел удобным вмешаться:
— Господин парваначи, — сказал он вкрадчивым, но не допускавшим возражений тоном, — наша организация, взгляды которой, насколько нам известно, разделяете и вы, решила, что все фонды в бумажной валюте, звонкой монете, различных ценностях, как, например, драгоценные камни и прочее… Итак, все фонды, принадлежащие эмиру бухарскому Саид–Алим–Хану и находящиеся на территории Бухары, переходят в полное и бесконтрольное распоряжение комитета миллииттихад. Поэтому, не будете ли вы любезны… — Он говорил с явным ташкентским акцентом и по манерам выглядел то ли купцом второй гильдии с Воскресенского базара, то ли учителем–татарином из русско–туземной школы. Он вежливо, но твердо продолжал: — Не будете ли любезны сообщить, где находятся…
— Ни копейки, — буркнул Кудрат–бий.
— Но можно ли так говорить, когда Ташкент решил…
— Ни копейки…
— Но мы просим…
— Я сказал.
— Мы не торгуемся, — многозначительно проговорил миллииттихадовец, — мы… э… так сказать приказываем…
Воцарилось неловкое молчание. Все присутствующие смущенно разглядывали — кто носки своих ичигов и сапог, кто узоры на паласах и коврах. Молчал и Кудрат–бий, но не от того, что его смутил повелительный голос бритого ташкентца, а от гнева, душившего его. С трудом преодолев ярость, он прохрипел:
— Приказывай вот им, торгашам и лежебокам, таким, как ты и твои хозяева, а я плюю им в бороды.
— Но, наконец… — лицо бритого стало принимать бурачный цвет.
— Но, но… — свирепо закричал Кудрат–бий. — Я сказал… Ни копейки. Что ты хлопочешь ради каких–то там идей о едином великом Туркестане? Что, вот они тоже полны забот о благоденствии народа и процветании родины? Глупости! Каждый из вас хочет жирного кусочка… Да, да. И эмиру нужен кусочек, и твоему хозяину, паршивому вдохновителю всех этих джадидов да младобухаров Мунавару–Кары нужен кусочек, и бухарским заправилам — кое–каким назирам нужен кусочек сала. Осмелься сказать, что я не правду говорю! Тоже мне нашлись бескорыстные, тоже мне объявились отцы народа… народа… Да я со всех слюнтяев джадидов с живых приказал бы кожу содрать… Не мутите народ! Без вас народ жил в божьем страхе, в повиновении. Это вы, джадиды, посеяли семена сомнения… Вы — причина всех несчастий, обрушившихся на священные могилы эмиров.
— Зачем же так, — попробовал протестовать бритый, но голос его звучал слабо и тихо. — Но вы… ваши высокие побуждения… родина… священная война против большевиков… интересы народа…
Решительным жестом остановив невнятный лепет бритого, Кудрат–бий с необычной для него живостью и проворством посучил в воздухе пальцами:
— И Кудрат–бию, командующему благочестивым войском правоверного ислама, нужен жирненький кусочек. И я вам скажу: не залезайте в наш карман, не суйте туда нос и не пытайтесь считать там денежки… А иначе… У нас есть еще джигиты, и они могут по единому нашему слову… Они нечаянно по дороге в Карши в темноте могут кое–кого из вас принять за советских людей! И…
Жест его, весьма красноречивый, поняли все присутствующие…
— Ну, ну, — успокоительно проворчал Ползун, — не ссорьтесь, уважаемые, у нас и нет сейчас особой нужды в средствах. Наши друзья англичане прислали нам на первое время достаточно… — Он повернулся лицом к гостю, которого все называли беком. Вам, новому человеку у нас тоже придется наложить печать. Таков здесь обычай…
Бек глухо пробормотал что–то насчет: «Воля господина священна» и прошел за ползуном в следующую комнату. Гости в полном молчании занялись угощением, принесенным слугами.
Уже после ужина появился бек. Он болезненно морщился, осторожно придерживая левую руку. Ишан Ползун несколько раз иронически поглядел на него и вдруг сказал:
— Значит, улак…
— Да.
— Надеемся, что дни этого проклятого смутьяна Санджара божьей милостью сократятся.
— Оомин! — протянул бек.
Его поддержал встрепенувшийся Али–Мардан и кое–кто из гостей.
— Только не вздумайте подсылать к нему кого–нибудь, чтобы э…э… он как–нибудь явно…э… грубо… Знаете, кровь вызовет возмущение. Он у черного народа сумел снискать любовь… — снова заговорил Ползун. — Плохому мусульманину бог сам пошлет жалкую кончину. Сам пошлет, понимаете?
Почтовая станция Тенги–Харам расположена на старинном Термезском тракте, соединяющим Самарканд через Гузар — Байсун — Ширабад с Термезом и через Дербенд — Байсун — Миршаде — Денау с Дюшамбе.
В котловине, напоминающей гигантский амфитеатр, на небольшом плоском плато, окруженном глубокими оврагами, высится здание станции, похожее на укрепленный форт. Высокие толстые стены с многочисленными узкими бойницами, четыре мощных зубчатых башни по углам, массивные ворота, которые может пробить только пушка. Царская администрация, организуя в конце прошлого столетия перевоз почты на перекладных от Самарканда до пограничного Термеза, приняла основательные меры против всяких случайностей. Колонизаторы справедливо опасались местного населения и не доверяли бухарским чиновникам.
Такие укрепленные почтовые станции железной и несокрушимой линией внедрялись в Бухарский эмират. В случае малейших волнений каждый блокгауз превращался в опорный пункт для военных операций.
Сейчас, после революции, блокгаузы пригодились для охраны «оказий» от налетов басмачей.
Помещение самой станции было слишком тесным, и большинство участников экспедиции расположилось под открытым звездным небом, но каждый даже в темноте ощущал громаду мощного форта. Все спали спокойно, так как знали, что, в случае необходимости, ворота блокгауза гостеприимно распахнутся перед ними. Арбы составлены были довольно тесно, и каждый выбрал место по своему вкусу, стараясь устроиться подальше от копыт лошадей. Спали все как убитые. А утром, когда готовились к выступлению, произошел случай, показавший, что за каждым движением каравана, за каждым шагом экспедиции из–за камней, из зарослей, с перевалов вершин, оврагов следят без устали внимательные злые глаза…
