Но страшнее ужасных гостей изменился их пёс. На передних лапах у него вытянулись совершено человеческие пальцы, а на задних выросли длинные чёрные когти. Пегая шерсть на загривке отросла и свалялась в косицу, на конце которой задребезжал надтреснутый старый глиняный колокольчик. Пасть раздалась, стала большой, как сундук, и блеснули в ней железные зубы. Раскрытый же глаз его переместился в центр лба и стал единственным оком. И этот невиданный, невероятный собачий циклоп раскрыл пасть и хрипло проговорил:
– Отцепи колокольчик! Отцепи колокольчик!
Тогда старуха взглянула на него белыми своими глазами и ответила:
– Отцеплю, когда закончится твоё рабство!
– Ой мне плохо с ним, ой мне плохо! – заскулил собачий циклоп. – Он мне подкрадываться мешает!
– Как смеешь спорить со мной, раб?! – злобно прошипела старуха.
И, протянув над столом костлявую руку, шлёпнула циклопа между ушей. И казалось – легко шлёпнула, едва коснулась, но тяжело дёрнулась чудовищная голова, и звонко клацнули железные зубы.
Тогда рассмеялся карлик скрипучим смехом, и тоже хлопнул по уродливой голове. Заскулил тогда циклоп, сжался, положил свою длинную тяжёлую морду на лапы и смолк.
– Устал я! – заявил карлик старухе. – Так долго идём в этот город!
– Почти пришли! – сладким голосом заговорила старуха. – Завтра уже мы отыщем дом кади Гафура.
– А зачем нам искать дом этого кади? – проскрипел карлик.
– Чтобы встретиться с его служанкой Айгюль, – мечтательно закатила белые глаза оскалившая в улыбке кривые зубы старуха.
– А зачем нам эта Айгюль? – продолжал скрипеть карлик.
– Чтобы ты женился на ней! – раскрыв глаза, зловеще проговорила старуха, и растопыренными пальцами рассекла над столом воздух.
Карлик в недоумении схватился за свой синий, как баклажан, толстый нос и протянул гнусаво:
– Совсем с ума сошла – женить меня на служанке…
– Услышь же страшную тайну! – снова взлетели над столом коричневые скрюченные пальцы. – Узнай же её, о мой красавец Гжамун, ибо это тайна – твоя!
Отпустил тогда свой нос Гжамун, мерзкий карлик, и выпучил на старуху глаза, наполненные жадненьким любопытством.
– Мы придём в дом кади Гафура, – заговорила, негромко завывая, старуха, – и пока не настанет ночь, скажем, что я – его тётка Зейнаб, которую он… хи-хи-хи… уже очень давно не видел, и которая… хи-хи-хи… умерла недавно. Мы покажем ему, что у нас есть золото, а что важнее всего для любого кади, если не золото! Перед полуночью мы укроемся в комнатах, а утром, переждав превращение, мы выйдем, и в этот же день Айгюль станет твой женою, ибо не знает Гафур, что вовсе она не служанка.
Молчал, изнывая от любопытства, Гжамун, и не скулил, прижмурив единственный глаз, собачий циклоп, и, едва дыша, слушал, лёжа на своей балке, Хабиб.
– Тринадцать лет назад – возвысила голос старуха, и зазвенело в её голосе злобное ликованье, – я выкрала маленькую Айгюль из дома её отца в Багдаде!
– Кто же её отец? – дрожа от волнения, спросил Гжамун, мерзкий карлик.
И тогда старуха взмахнула руками и выкрикнула:
– Её отец – Мамед-паша!
Тогда Гжамун сполз со стула и, мелькая кривыми ногами, и волоча по полу свой жирный живот, забегал по комнате. И вот он остановился, повернулся к старухе и недоверчиво проговорил:
– Так значит, я женюсь на принцессе?!
– Принцессой она окажется потом, – хитро прищурила белый глаз злая старуха. – Когда я расскажу Мамеду-паше о том, что мне открыл… хи-хи-хи… перед смертью один разбойник, которого я лечила. Когда я покажу Мамеду-паше расшитое золотом алое одеяльце, в которое была завёрнута крошка Айгюль. И потом он сам, прибыв в дом кади Гафура, увидит за ушком Айгюль маленькое родимое пятнышко, точно такое, как у него самого.
И старуха, запустив руку в узел, выложила на стол полыхнувшее, словно алый цветок, чудесное атласное одеяльце.
– Тогда я, – хищно ухмыльнулся Гжамун, – как муж Айгюль перееду в Багдад! И стану наследником Мамеда-паши! И стану владеть его золотом!
– Какие пустяки, – вдруг ворчливо отозвался циклоп, – золото Мамеда-паши! У вас несчётные холмы золота, в пещере горы Аль-Дарун…
Вдруг старуха метнула над столом свою костлявую руку и что было силы ударила циклопа между ушей. Взвизгнул от боли собачий циклоп и отпрыгнул от столика.
– Не смей произносить вслух название этой горы! – злобно прошипела старуха.
Потом она, посмотрев на карлика, произнесла:
– В одном наш пёс-слуга прав. Не только золото составляет счастье под этим небом. И не только жена-принцесса. Не в том счастье, чтобы тебе кланялись и крестьяне, и воины, и все кади Багдада, и капы-ага, главный привратник дворца, и бостанджи-бей, начальник стражи, и нишанджи-бей, хранитель печати. А в том, чтобы вернуться к гномам горы с земной, настоящей принцессой!
– Я сделаю так! – брызнув слюной, азартно воскликнул Гжамун…
И вдруг замерли старуха и карлик. Замерли и замолчали. Потому что раздался во дворе горестный крик:
– О где ты, Хабиб! Не могу найти тебя ни во дворе, ни в сараях, ни в доме!
Проворно, как мыши, и тихо, как совы, приблизились к двери старуха и карлик. Подскочил к ним собачий циклоп, и также встал возле надёжно запертой двери. И все трое приникли ушами и стали слушать.
Словно молот грохотало сердце в груди у Хабиба! Словно поток ледяной воды, окатил его дикий страх! Потому что решил Хабиб сделать невиданное.
Он лёг поперёк балки и свесил вниз ноги. Потом, вцепившись руками в край балки, спустил ноги до скамьи. И, полуслепой от ужаса, тихо ступая за спинами страшных гостей, дошёл до стола.
– Или упал ты с лестницы и ударился головой в камень?! – продолжал кричать во дворе дядя Али. – Или ты наступил на змею и, ею ужаленный, лежишь в беспамятстве, умирая?!
Схватил со стола Хабиб атласное маленькое одеяло, смял его и втиснул в сверкающий волшебный казан. Потом повесил казан себе на шею и, шмыгнув к скамье, встал на неё и залез обратно на балку. Но, когда подтягивался Хабиб, казан зацепился и гулко звякнул о дерево.
Сел Хабиб верхом на балке и замер, выпучив глаза от безумного страха. А снизу на него смотрели, раскрыв рты, старуха, карлик и собачий циклоп.
– Держи-и-и!! – истошно завопила старуха, и глаза её сделались красными.
– Хвата-а-ай!! – завопил карлик.
И тогда ужасно высоко прыгнул собачий циклоп, так что почти достал железными зубами Хабибовы пятки. Быстро подтянул Хабиб ноги и сел на балке на корточки. Потом, изо всех сил стараясь не спешить, выпрямился и пошёл по балке в сторону чердачного окна. Вылез Хабиб на крышу и, ступив на черепицу, оглянулся. Но лучше бы он не оглядывался!
