Однажды вечером, сидя в своей конторе, он сообразил все и тогда же дал себе слово и обещание превозмочь себя и затушить свою страсть.
Леон решился удалить Евгению Гарен из Парижа и с этой целью вздумал дать ей денег на дорогу.
Итак, он вышел из своей квартиры и направился на улицу Шарон.
У него в кармане была тысяча франков, которые он хотел подарить отцу Гарену с тем только, чтобы тот уехал поскорее из Парижа.
Вдовы Фипар на этот раз не было в привратницкой, так что он поднялся прямо по лестнице до квартиры слепого.
Леон позвонил.
— Войдите, — ответил ему молодой голосок. Роллан вошел в каморку и очень удивился, увидев, что в ней не было старика Гарена. Евгения Гарен поспешила сообщить ему, что она должна извиниться перед ним в том, что они не решились сказать ему прямо того, что уже давно задумали сделать. По ее словам, старик Гарен был не в силах выносить больше тех благодеяний, которые делал для них Роллан, а потому и решился уехать в больницу.
— А я, — докончила молодая девушка, — перееду завтра из этого дома.
Эти слова поразили как громом Леона Роллана.
— Вы… уезжаете… из этого дома? — проговорил он, как будто не расслышав сказанного.
— Да, — ответила она просто, — я поступаю горничной в одно английское семейство, что делать, я буду, по крайней мере, помогать своему отцу.
В продолжение нескольких минут Леон хранил гробовое молчание, но, наконец, зло взяло верх над добром, и порок остался победителем , над добродетелью.
— Вы не уедете! — вскрикнул он. Она посмотрела на него с ужасом.
— Почему?
— Потому, — ответил он страстным голосом, — потому, что я люблю вас.
И несчастный упал при этих словах к ногам демона-соблазнителя.
Бедная Вишня!
Вероятно, читатель помнит, как Фернан при свете фонаря прочел письмо Тюркуазы.
Он был убит, уничтожен и поражен его содержанием.
— О! Я отыщу ее! — воскликнул он и пошел неверными шагами куда глаза глядят.
Он шел часа два и наконец вышел в улицу Исли.
Тогда только он пришел несколько в себя и позвонил у своего отеля.
Ему отворили.
Фернан вошел и осмотрелся, в с дном только окне он заметил свет.
Этот свет выходил из окна комнаты его жены.
Фернан вздохнул и молча прошел дальше.
Эрмина ждала его. Он вошел, и бедная женщина бросилась к нему с радостным криком:
— Наконец, это ты!
Эти горячие объятия, этот голос чистого сердца окончательно привели Фернана в себя и вывели из того нравственного оцепенения, в котором он находился.
Он крепко обнял жену и поцеловал.
— О, Эрмина, — проговорил Фернан, — боже, как я страдал и как ты должна была страдать.
Молодая женщина уже начинала думать, что граф де Шато-Мальи солгал, как вдруг Фернан зажал ей рот и сказал:
— Не правда ли, ты прощаешь меня?
Он просил прощенья — следовательно, он был виноват.
Эрмина молчала и смотрела на него.
— Да, — продолжал он, — твой Фернан, ангел мой, любит тебя, твой Фернан, которому ты веришь, вел себя в это время как какой-нибудь ветреник, как ребенок… он забыл, что для него уже прошло время шалостей, что У него есть жена и сын, и оставил тебя одну на бале, одну — тебя, и пошел рисковать своей жизнью, которая ему даже и не принадлежала, и все это за одно неосторожно сказанное слово. Из-за глупой ссоры в карты я оставил тебя и пошел драться в два часа ночи!
— Боже! Боже! — прошептала Эрмина, — я так и предполагала. Но… — продолжала она, глядя на него с глубокой любовью, — ты легко ранен?
Она смотрела не него и, казалось, искала место, куда проникло лезвие шпаги.
— Пустяки, — проговорил он, — простая царапина. Впрочем, я пролежал из-за нее целую неделю, так как у меня вследствие нее открылся сначала бред. Меня отнесли сам не знаю куда и тебе написал сам не знаю что. О! Все это какой-то фантастический сон, — прибавил он и дотронулся рукой до лба.
Затем Фернан вскочил со своего места и подошел к колыбели сына.
Можно было предположить, что он хотел избежать объяснений и прибегнуть к родительской нежности.
Он взял сына на руки и осыпал его поцелуями.
Ребенок проснулся и расплакался.
Эрмина, как и всякая мать, слыша слезы своего ребенка, забыла собственное горе, ревность и муки и обратилась вся к нему.
Тогда Фернан снова положил ребенка в постель.
Если бы сэр Вильямс присутствовал при этой сцене семейного счастья, то и он бы усомнился в своем могуществе, увидев, как теперь возвратилось счастье под кров, откуда хотел его изгнать этот адский гений.
Но вдруг Фернан вздрогнул и отшатнулся. Перед ним воскресло воспоминание старого… проклятый, гибельный, соблазнительный образ снова явился перед его глазами.
Он невольно задрожал всем телом и побледнел.
— Эрмина, — прошептал он, хватая свою жену за руку, — дай мне одно обещание!
Она грустно взглянула на него и тихо сказала:
— Говори.
— Обещайте мне, — продолжал Фернан, — не расспрашивать меня никогда о том, что происходило в течение этих семи дней.
— Обещаю, — проговорила она с глубокой покорностью.
— И что ты никогда не будешь расспрашивать меня, — продолжал Фернан, — кто ухаживал за мной во все это время.
— Обещаю, — повторила еще раз молодая женщина, поняв, что граф де Шато-Мальи не обманывал ее.
— От этого зависит все твое счастье, — добавил Фернан и глубоко вздохнул.
Дня три или четыре после этого Фернан делал неимоверные усилия, чтобы изгладить из своей головы образ Тюркуазы, но это не легко удавалось ему.
На третий день поутру он, по обыкновению, уехал кататься верхом и не возвращался весь день. Наступила ночь, его все не было, и Эрмина напрасно ждала его. Ею овладело ужасное беспокойство.
Вдруг послышался топот.
— Это он! — подумала молодая женщина, бросаясь к окну.
Действительно, это была его лошадь, но его самого не было.
Эрмина вне себя выбежала во двор и узнала от комиссионера, который привел лошадь, что ему поручил доставить ее домой какой-то человек, который, сойдя с нее, пересел в коляску к молоденькой даме в голубом платье.
Более он ничего не знал.
При этом рассказе у Эрмины закружилась голова: она не сомневалась больше, что белокурая дама, о которой поведал посыльный, приведший лошадь, была не кто иная, как та низкая тварь, которая похитила у нее сердце ее мужа, и что Фернан снова попался в руки этого минотавра. Она приказала подать карету и, не помышляя даже о том, что поступает неосторожно, села в нее и приказала кучеру ехать на улицу Лаффит, № 41.
Прелестная и добродетельная Эрмина вспомнила про графа де Шато-Мальи и, не рассуждая, что ехать к нему открыто, в десять часов утра, значит скомпрометировать себя навеки, бросилась к нему, предполагая, что он поможет ей еще раз отвратить опасность и спасти ее от грозящего ей несчастья.
