– В темницу! И его княгиню… и священника! Всех врозь… И не… вы… не выпускать… без… меня…
Приказ выполнили, в тот же день Святополк, Марина и Рейнберн сидели взаперти врозь. Посадить их прямо в узилище не решились, но держали под крепкими запорами, дожидаясь новых распоряжений князя. Кормили, правда, из княжьей кухни, все трое ни в чем отказа не знали, кроме одного – к ним никого не подпускали.
Князь Владимир после тяжелого разговора с пасынком приходил в себя долго. И никому сказать о том, что произошло, тоже не мог. В глубине души понимал, что Святополк и Ярослав правы. Оба достойны стать правителями после него, они самые сильные и умные. А сам Владимир невечен, вон как сердце прихватывает. Но именно то, что сыновья решили все без него, не попросили нижайше отдать одному Киев, а другому Новгород, не пришли под его очи с обещанием не обижать младших, а сами распорядились, сами справились, и доводило князя до исступления. Зубами скрипел с досады, а совесть подсказывала, что сыновья разумными оказались, что зря злится. И от своей неправоты становилось еще хуже, снова подкатывала к горлу желчь, а к голове дурнота, снова заходилось болью сердце.
Святополка с его женой и колобжегским епископом в узилище посадил, а вот до Ярослава дотянуться не мог. Да и в чем обвинит? В том, что Туровский князь ему земли поделить предложил? Так ведь Ярослав ничего не ответил… В глубине души князь Владимир хорошо понимал, что Болеслав Святополка, а особенно дочери в темнице ему не простит, значит, война с Польшей? Пока Болеславу не до Руси, он воюет с немецким Генрихом, только это пока и спасет Киев от нападения, а потом? Разозлившись на прямые слова пасынка, князь отправил его с княгиней в темницу и теперь не знал, как быть дальше. Особенно почему-то Владимир был зол на Рейнберна, ему казалось, что епископ, призванный самой верою налаживать мир между христианами, плетет нити заговора против него, используя нестойкого Святополка.
Конечно, Болеслав не простил заточения своей дочери! Была ли ему так дорога Марина? Может, но гораздо дороже повод пойти на Киев войной. Договорившись с печенегами, польский король так и сделал. Над Киевом нависла серьезная угроза. В Ростов спешно поскакал гонец с требованием князю Борису прибыть в Киев. Русская рать отправлялась против недавнего друга и свата князя Владимира – польского короля Болеслава.
Болеслав уже основательно пограбил червенские и туровские земли. Киев спасло только то, что ляхи вдруг перессорились с печенегами. Никто не понимал, в чем дело, но Болеслав приказал перебить все печенежское войско, шедшее с ним, и повернул восвояси. Когда об этом князю сообщил загнавший свою лошадь, до самой шапки забрызганный дорожной грязью гонец, Владимир не мог поверить своим ушам! Он получал передышку, очень нужную передышку, чтобы собрать силы и выбить Болеслава из захваченных земель, примерно наказать печенегов за предательство и больше не позволять нападать на Русь.
Священник Десятинной церкви, Анастас, привезенный Владимиром еще из Корсуни, смотрел на молившегося у иконы князя и раздумывал. Как сказать Владимиру, что ему нужнее всего сейчас в Киеве сын Ярослав, который может привести с собой помощь с севера, встать во главе дружины вместо тихого и спокойного Бориса, объединить русичей вокруг себя? Боится Владимир Ярослава, может, и верно, что боится, тем более что тот сросся с Новгородом, пришелся по душе этому строптивому городу. Но еще хуже, если Ярослав встанет против, тогда Русь ждет разделение. Епископ хорошо знал, что киевские бояре совсем не жаждут власти Ярослава над собой, понимая, что тот уже новгородский, да только сам князь Владимир стар и немощен, а его любимый Борис с Русью сейчас не справится.
Владимир выслушал епископа молча, чуть поморщился, потом вдруг резко вскинул голову:
– Тебе кто это подсказал, новгородский епископ Иоаким?
Тот растерялся:
– Нет, сам так мыслю, князь. Князь Борис всем хорош, да только не ратник он.
– Не ратник? А хромый Ярослав ратник? И Волчий Хвост на что? Тебе бы за Бориса ратовать, который столько для Десятинной сделал, а ты!.. – Князь с досадой махнул рукой и отвернулся от епископа.
Тот не выдержал, возразил вслед:
– Я за Русь ратую.
Разговор с Анастасом разозлил Владимира, умом князь понимал, что епископ прав, Борису не удержать Русь даже с помощью Волчьего Хвоста. Злило его больше всего то, что это понимали все вокруг, в самом Киеве так и глядят в сторону опального Святополка, считают его законным наследником. Новгородцы спят и видят, как бы своего Ярослава над Киевом поставить. Раздражение князя росло с каждой минутой. Нужны были новые деньги и новые дружинники, как никогда нужна сильная власть, а он слабеет с каждым днем. Все тяжелее подниматься по утрам, одолевают болезни, которых в молодости и не замечал.
Но шли день за днем, а из Новгорода вестей не было. Зато приплывший по первой воде киевский купец, которому пришлось зазимовать со своими ладьями в Новгороде, вдруг попросился к князю. Владимир велел позвать, купец Антипий хорошо знаком. Пусть расскажет о том, как у князя Ярослава дела. Антипий вел себя чуть странно, вроде и хотел что-то сказать, и боялся. Владимир, уже поняв, что вести будут не самые хорошие, повелел:
– Говори как есть!
Антипий протянул что-то на раскрытой ладони. Князь переводил взгляд с его ладони на лицо и обратно, не понимая, в чем дело, наконец сообразил посмотреть ближе. Купец подавал ему монету. Рассмотрев ее у огня, Владимир рассвирепел:
– Да кто ему позволил?!
На монете значилось: «Ярославле серебро». Отсутствие новостей и вот этот серебреник означал только одно – Новгород отложился! Рука князя сжала монету в кулаке, ее края врезались в ладонь до крови. Таким Владимира давно никто не видел.
– Власти захотел?! Против отца пошел?! Готовьте пути и мосты мостите!
С ладони, порезанной новгородским серебреником, капнула кровь, но князь не заметил этого. Он велел спешно вызвать из Ростова Бориса с его дружиной, решив стереть с земли мятежного сына вместе с городом, который ему помогал!
А еще в Киеве вдруг принялись чеканить совсем иные монеты, чем те, которые князь Владимир выпускал до того дня. На них уже не было, как раньше, княжеского изображения, а только надпись: «Серебро святого Василия». Увидев одну такую впервые, Анастас покачал головой:
– Вспомнил, что Василием крещен…
Потянулись тревожные дни, Владимиру почему-то казалось, что без Бориса он никак не должен выступать в поход, а тому требовалось время, чтобы добраться из Ростова в Киев. Борис, которому отец не удосужился сообщить, для чего зовет, торопился как мог, гадая, что за срочность у князя. Решил, что снова Болеслав или печенеги.
