— Короче говоря, кошелек у тебя оказался пуст и сверх того — появились долги, — заметил Петр.
Да, долгов у пана Янека было выше головы и больше, чем он желал бы, но теперь, когда он уже не был занят сохранением Философского яйца и у него появилось достаточно времени, он — при определенном желании и старании — за относительно короткий период смог бы привести все в порядок, прежде чем приступать к дальнейшим исследованиям, точнее — к изобретению Алкагеста, эликсира вечной молодости, — некогда он мечтал, что Петр будет тем, кто свершит это, ибо сын должен был продолжить и закончить труд отца. И все уже успокоилось и пошло своим чередом, но тут до пана Янека докатилось ошеломившее его известие о том, что Петр на дуэли убил человека и за это брошен в узилище.
Алхимик умолк и некоторое время сидел неподвижно, прикрыв глаза, ибо до сих пор еще, как видно, не мог опомниться.
— Признаюсь, меня охватила паника. Я тут же отправился в Град[22], к императору, пал перед владыкой на колени и умолял его пощадить твою молодость, но владыка остался неумолим. Ваш сын, сказал он мне, пошел противу закона, противу буквы закона, и я бессилен ему помочь, так же как Господь Бог бессилен что-либо переменить в законах природы. Так он рассудил, и я ничуть не удивился, поскольку мне, бедному знахарю и парфюмеру, не дано оказывать на его мысли такого влияния, как, например, этому твоему Гамбарини, который может все, но ничем тебе не помог.
В последних словах, произнесенных паном Янеком, прозвучали такая горечь и гнев, что в устах этого мирного и терпеливого — в силу профессиональной привычки — мужа науки было просто удивительно.
— У императора мне не повезло, — продолжил пан Янек, — и я поочередно стал обращаться ко всем влиятельнейшим и высокопоставленнейшим господам — сколько их у нас ни наберется, но тоже — с одинаковым успехом. Лишь при посещении одного из них — я даже не хочу называть его по имени, поскольку оно слишком непристойно, — у меня блеснула кое-какая надежда. Да, сказал он мне, для вашего сына можно кое-что сделать, но это будет стоить больших денег, поскольку надобно дать взятку судьям и так далее. Таков был единственный положительный результат моих ходатайств. Но откуда мне было взять эти деньги? Сокрушенный, в полном отчаянии, я отбросил принцип осторожности и показной бедности, что перед тем вменил себе в обязанность, схватил тигелек с золотом, его мы получили еще вместе с братом Августином, и понес в Златницкую улицу, знакомому золотых дел мастеру, предложить на продажу. Тигелек золота — не такое уж крупное состояние, тигелек золота способен нажить кто угодно, тигелек золота, уверял я себя, — тут же нет ничего необыкновенного и сверхъестественного. Но, обратив его в деньги, я намерен был приготовить другой тигелек и продать еще какому-нибудь ювелиру, если удастся, в ином квартале или даже в другом городе, а потом и третий, и четвертый, пока не наберу необходимой суммы; что же касается самой этой суммы, то я полагал, что высокий сановник наверняка никому не станет разглашать, что принял от меня взятку, и таким образом все сохранится в тайне.
Таков был план пана Янека, которому он решился следовать, тревожась за судьбу сына, но сразу же, на первом шагу, его ждало ужасное разочарование, ибо тот самый знакомый ювелир, кому он предложил купить золото, был потрясен качеством, чистотой металла, его приятным блеском, но именно из-за этого исключительного качества, чистоты и приятного блеска отказался дать за него даже мизерную плату. Пан Янек, хоть и не умел обманывать, но все-таки убедил его, что — это расплавленные золотые вещи покойной пани Афры, однако ювелир не поддался на обман, разгадав в чем дело, поскольку знал, во-первых, что пан Янек — алхимик и многие десятилетия трудится над созданием Философского камня — ведь пан Янек сам покупал у него золото, необходимое для извлечения мужского начала Философского камня, известного под названием Философской серы, Змеиного самца, или Супруга, — и, во-вторых, потому что ни одно золото, добытое путем очищения других металлов или в рудниках, не бывает таким мягким и благородным, как у пана Янека. Так что он не только отказался купить содержимое тигелька — пан Янек так и воротился домой ни с чем, — но еще по всей Златницкой пустил слух, что пан Янек открыл тайну выработки искусственного золота и поэтому нужно держать ухо востро; известие это, вырвавшись за пределы Златницкой улицы, разнеслось по городу, как пожар под порывами сильного ветра, и не успел еще день смениться следующим, как оно проникло наверх, а там все выше и выше, дошло до ушей самого властителя, и тот выслал к пану Янеку комиссию — расследовать дело. Как упоминалось выше, Философский камень был уже укрыт в надежном месте, но комиссия наложила арест и предложила вниманию императора тот самый подозрительный тигелек; этого было достаточно, чтобы пану Янеку велели явиться в Град, к самому императору.
— Признаюсь, — продолжал пан Янек, — тяжко было у меня на сердце, поэтому, поднявшись наверх, я, прежде чем направиться к императору, зашел в храм святого Вита и долго молился там, и просил небо, дабы миновала меня чаша сия. Однако мольба моя осталась неуслышанной. Император был со мной резок, а поскольку я стоял на своем и продолжал запираться, будто никакого Камня у меня нет, он повелел бросить меня в узилище.
— Но почему император домогался Камня, если, как видно, золото, полученное искусственным путем, никакой цены не имеет? — спросил Петр.
— Не то что не имеет, — тут нужно бы выразиться точнее: его нельзя обменять на деньги, если его пытается сбыть известный алхимик, — уточнил пан Янек. — Это я должен был учесть, и жаль, что не учел вовремя, не догадавшись свое золото чуть-чуть подпортить, то бишь — добавить в него кое-каких примесей, характерных для природного золота. Но ведь алхимик — помимо всего прочего — в какой-то мере художник, творец, а какой же творец добровольно и умышленно портит свое произведение; теперь ты видишь, Петр, в какую я попал переделку, — и тебе, дурак старый, не помог, и вот сижу с тобою вместе в темнице, ожидая, когда пробьет мой последний час.
Сняв перстень-печатку с изображением змеи, кусающей свой собственный хвост, пан Янек надел его на палец сыну.
— Сохрани это на память обо мне, Петр, прошу тебя. Обещаешь?
— Конечно, разумеется, обещаю, папенька, — ответил Петр, — но к чему эти унылые речи? Или вы не видите иного исхода?
— Я не вижу иного исхода, — ответил пан Янек, — только отпираться, снова и снова мужественно отпираться, как бы меня ни мучили, каким бы пыткам ни подвергали. — Я их не страшусь, поскольку опыт жизни, отданной изобретению Философского камня, научил меня такому самообладанию, что на свете не найдется муки, которую я не перенес бы стойко и без жалоб. И это самообладание в конце концов — единственное, что я приобрел своими трудами, поскольку для меня лично Камень утрачен, а никому иному я его не доверю, даже тебе, разве лишь в том ничтожном количестве, которое…
