— Так вы их видели? — вернул его Баньер к тому, что его интересовало.
— Само собой, видел, — с достоинством отвечал привратник.
— И где?
— Черт побери! Да на господине Шанмеле!
— Как это на господине Шанмеле?
— Да так! Возвращается он в свою уборную и как раз примечает ваши вещички. Тут он аж осенил себя крестом.
— И ничего не сказал?
— Как бы не так! Сказал: «Вот удача! Да это же промысел Господень, послать мне не только новое предназначение, но и одеяние для него».
— И что же?
— А то, что он снял свою светскую одежду и напялил вашу рясу.
— А что случилось с его собственной одеждой?
— Он отдал ее костюмеру с тем условием, чтобы жена того целую неделю читала по пять раз «Pater» note 26 и «Ave» note 27 за спасение его души.
— И давно он ушел?
— Да больше часа тому назад.
Так можно было и голову потерять! Оглушенный Баньер застыл в нерешительности.
Совсем не просто возвратиться в коллегиум в два часа ночи в рясе послушника, но еще сложнее явиться туда в костюме Ирода!
Тут в голове у него забрезжила некая мысль.
Ночь — не время бродить по улицам, даже в облачении иезуита. Значит, Шанмеле уже дома.
— Где проживает господин де Шанмеле? — спросил он у привратника.
— На улице Гранд, прямо напротив ниши со статуей святого Бенезе, дверь в дверь с мадемуазель Олимпией.
— Мадемуазель Олимпия! — не мог сдержать горестного вздоха Баньер. — Ах, мадемуазель Олимпия!
И поскольку он оставался недвижим, сторож поторопил его:
— Послушайте, что вы там решили? Мне ведь надо закрывать, пора! Завтра вы будете спать в своей постели все утро, а мне в шесть часов уже на службу.
Баньер только печально усмехнулся: «спать в своей постели все утро»! Кому-кому, только не ему!
— Ну как, — настаивал привратник, — вы что, не слышали? Господин де Шанмеле проживает на улице Гранд, прямо напротив статуи святого Бенезе, дверь в дверь с мадемуазель Олимпией.
— Нет, нет, слышал, — ответил Баньер. — И вот доказательство: я иду туда.
И как человек, сделавший свой выбор, он смело ринулся на улицу, все еще облаченный в костюм Ирода Великого. Привратник затворил за ним дверь.
XIII. ШАНМЕЛЕ ПОВЕРГАЕТ БАНЬЕРА В ВЕЛИКОЕ СМЯТЕНИЕ
Баньер последовал в указанном привратником направлении, обнаружил статую святого Бенезе и напротив дом, где, по его представлению, жил Шанмеле.
Но дом этот выглядел унылым и мрачным, как исполненное угрызений и страхов сердце его жильца. Все ставни были затворены, за исключением одного окна, схожего с открытым, но потухшим глазом; внутри него, как и снаружи, царила ночь.
Напротив, дом, стоявший рядом, где, по словам привратника, жила Олимпия, казалось, дышал той сладостной ночной негой, что еще не назовешь сном, но и не примешь за бодрствование. Жалюзи, правда, были уже закрыты на втором и, по-видимому, единственном обитаемом этаже, но сквозь них просачивалось розоватое свечение, смягченное шелковыми занавесями и выдающее либо будуар, либо спальню хорошенькой женщины.
Баньер — Ирод поглядел на очаровательное розовое сияние, глубоко вздохнул и постучал в дверь Шанмеле.
Но, вероятно, нежилой вид этого обиталища на сей раз не обманывал: там было пусто, поскольку в ответ на три гулких удара в дверь за нею ничто не шелохнулось.
Баньер постучал шесть раз. Снова молчание.
Баньер постучал девять раз.
До сих пор он прибавлял по три удара, прибегая к числу, любимому, как известно, богами, но, видя, что на его девять ударов не отвечают, наш послушник начал терять терпение и забарабанил так усердно, что не замедлил перебудить всех собак в трех или четырех окрестных домах, так что поднялся целый концерт завываний, представлявший всю гамму от тонкого визга до басовитого лая. Несомненно, удары дверного молотка и собачий аккомпанемент неприятно потревожили постояльцев соседнего дома, ибо одно из подбитых такой приятной розовой подкладкой жалюзи приотворилось, и молоденькая служанка, настоящая комедийная Мартон, в голубом ночном чепце, надвинутом на уши, просунула голову в просвет и тоненьким кисло-сладеньким голоском пропищала:
— Кто же это так шумит в столь поздний час?
— Увы, мадемуазель Клер, это я! — отвечал Баньер.
Баньер узнал одну из камеристок Олимпии, и, поскольку актриса при нем окликала ее по имени, а он не забыл ни одного слова, слетевшего с ее уст, то сейчас припомнил имя служанки.
— Кто это «я»? — осведомилась девушка, пытаясь пронзить беспросветную тьму взглядом своих кошачьих глазок.
— Баньер, сегодняшний дебютант.
— Ах, сударыня! — обернулась служанка, обращаясь к остававшейся не видимой ему госпоже. — Ах, сударыня, это господин Баньер.
— Как, господин Баньер? — спросила Олимпия.
— Да, и даже… даже… Ах, сударыня, простите, не могу удержаться от смеха: бедный мальчик все еще в своем костюме Ирода.
— Невероятно! — воскликнула актриса, не понимая,
какая нужда заставила Баньера бродить по улицам в таком наряде.
— Нет, все так, все именно так! — настаивала на своем Клер. — Господин Баньер, не правда ли, вы все еще в костюме Ирода?
— Увы, это так, мадемуазель, — подтвердил незадачливый послушник.
— Ах, ну вот, а госпожа просто не может мне поверить! Тут в душе Баньера появилась смутная надежда.
— Ей достаточно подойти к окну, — промолвил он, — и она удостоверится собственными глазами.
Произнося эту фразу, Баньер прибег к самым трогательным ноткам своего голоса. Эти нотки отозвались в сердце Олимпии, и она, полусмеясь, полурастрогавшись, приблизилась в свою очередь к окну, где камеристка предупредительно уступила ей место, но, привстав на цыпочки, из любопытства держалась у нее за спиной, заглядывая ей через плечо.
— Это и вправду вы, господин Баньер? — спросила Олимпия.
— Да, мадемуазель.
— Но что вы там делаете?
— Как видите, мадемуазель, стучусь к господину де Шанмеле.
— Но господина де Шанмеле нет дома.
— Увы, мадемуазель, боюсь, что это так.
— Какие же у вас дела к господину де Шанмеле в такой час?
— Мне придется, мадемуазель, потребовать у него мою одежду.
— Какую одежду?
— Одеяние послушника, которое он обнаружил в своей гримерной, переоделся в него и, насколько мне известно, в нем ушел.
— О, бедный мальчик! — прошептала актриса.
Слов ее юноша не расслышал, но заметил невольный жест и понял его смысл.
— Сударыня! — воскликнул он. — Господин де Шанмеле, верно, еще не вернулся, а так нужно, чтобы он пришел!
— Разумеется, он должен прийти, не сейчас, так часом или двумя позже.
