— Ладно, прочитайте пять раз «Отче наш» и пять раз «Во здравие» и получите от меня отпущение грехов, — сказал папа. — То, что вы сказали в лицо главе католического христианства — будто католическая воюющая сторона вам так же отвратительна, как и протестантская, — право же, достойно Пьетро да Кукана: произносить невероятные дерзости — ваша привилегия правдолюбивого безумца. Однако в ваших выводах есть кардинальная ошибка. Эта война давно уже ведется вовсе не вокруг религиозных вопросов, а вокруг вопросов могущества и политических целей. Пример: я, глава католической церкви, — противник католиков Габсбургов. Католическая Франция, точнее кардинал Ришелье, вступает в переговоры с протестантом шведом. Мой предшественник, чьим любимцем вы были, радовался поражению протестантской Чехии, но если бы он не умер тотчас вслед за этим, то перестал бы радоваться.
Папа встал и стремительно заходил по залу легкими, упругими шагами отлично тренированного ходока.
— Да, да, мой милый, так уж оно и есть, — говорил он на ходу. — Когда сталкиваются мирские цели двух государств, религиозные моменты отступают на второй план; земные интересы куда сильнее интересов духовных и загробных; cosi e la vita. [17] Правда, случалось порой, что властитель предпочитал жертвовать своей страной и своим народом, чем хотя бы на пядь отступить от своего долга перед Господом. Такое поведение мы по праву считаем похвальным; последствия, естественно, бывают катастрофическими. Хорошенько запомните эти мысли, молодой человек: они редкостны. Какова в конечном итоге моя цель? Сейчас скажу. По вашему мнению, обе воюющие стороны одинаково мерзки. Ошибаетесь. Мерзки только Габсбурги, и если их затопчут копытами и повергнут в прах, — война не была напрасной.
— Подобные замыслы были и у меня, — сказал Петр, — когда я тринадцать лет назад отправился во Францию, чтобы лишить власти королеву-регентшу, которая держала руку испанских и австрийских Габсбургов. Но меня поражает, что и Ваше Святейшество думают так же. Ведь ясно как день: если Габсбурги падут, верх одержат протестанты.
— Повторяю, в этой войне дело уже не в религии, — возразил папа. — Что такое протестанты? Мечтатели, которые рано или поздно образумятся. Дело только и исключительно в Габсбургах. Невозможно, недопустимо, чтобы одна семья насчитывала в своем составе двух монархов и несколько дюжин принцев и осуществляла бы неограниченную власть над половиной Европы. Ришелье того же мнения, а его превосходный патер Жозеф чуть не стер свои босые пятки, желая всюду поспеть и быть всюду там, где надо вмешаться и вовремя обронить нужное словечко, которое нередко оказывается куда действеннее, чем атака десяти кавалерийских полков. Один лишь синьор Пьетро да Кукан позволяет себе роскошь стоять в сторонке, сложа руки…
Папа замолчал и, продолжая расхаживать по залу, погрузился в мысли, видимо невеселые, потому что он хмурился и время от времени шептал себе под нос слова, казалось, энергического осуждения.
— Впрочем, обдумав все как следует и всесторонне, — заговорил он снова, — я прихожу к выводу, что вы, пожалуй, поступили правильно и порядочно, и с моей стороны неумно было бы полагать, что человек, о котором бедняжка Камилло отозвался как о не умеющем лгать и подличать, так и ринется в эту грязную заваруху, чтобы делать карьеру. Хорошо, Пьетро, я вас понимаю и одобряю. Вы не желаете извлечь выгоду из этой позорной войны — это вам к чести. Но почему же тогда вы не попытаетесь прекратить ее?
— Потому что не считаю это возможным.
— Хотел бы я знать, почему?
Прежде чем ответить, Петр помолчал.
— Что такое эта война? Как, каким образом могла она начаться? Наше общество слишком бедно, чтобы вести войну. И все же она ведется, она длится. Именно потому, что общество бедно, власть имущим удалось играючи навербовать солдат, и вот война началась. Но та же бедность нашего общества делает невозможной выплату жалованья солдатам, а следовательно, их нельзя распустить по домам. Вот война и затягивается, и чем дольше она длится, тем беднее мы становимся, невозможность покончить с ней возрастает, и так далее ad nauseam usque. [18] Это не война, это хроническая болезнь.
— Вот как! — воскликнул папа. — Наш милый Пьетро да Кукан присоединился к тем заскорузлым мудрецам, которые с серьезной миной доказывают, что с научной точки зрения птицы не могут летать, потому что сила их крыльев слишком мала для тяжести их тел, и настаивают на своем, невзирая на то что птицы, вопреки их утверждениям, все же летают. Так и синьор Пьетро заявляет, будто война не может кончиться, потому что нет денег заплатить солдатам и отправить их по домам, тем более что эти дома давно сожжены и сровнены с землей. Нет, нет, amico. [19] Человек — тварь ничтожная и губительная, но, благодарение Провидению, воздействие его ничтожности и губительности ограничено. Человек может загрязнить пруд, но не море. Пускай он выливает в него сколько угодно всякой гадости — море остается чистым. Человек может отравить вонью воздух в своем жилище, но не атмосферу земли; сколько б ни напустил он дыму, повеет ветер и унесет дым. Человек может развязать войну, но не может сделать так, чтобы она длилась вечно. Да, будет конец и этой войне, более того: настанет время, когда старых солдат, обожающих, как все старые вояки, рассказывать всякие ужасы, будут избегать, и молодые люди станут смеяться над ними как над несносными болтунами и сеятелями скуки. Но не будем тратить слов зря. Я искал вас несколько лет, потому что все о вас знаю и вы мне нужны; и уж коли я вас нашел наконец, то не отпущу. Поступайте ко мне на службу.
— Я служу герцогу Тосканскому.
— Герцог Тосканский обойдется и без вас, — возразил папа. — Он вас не знает и понятия не имеет, кто вы. А быть разводящим его личной стражи — на это вас, право, жаль. У меня есть для вас более серьезные задания.
— Смею ли узнать, какие?
— Конечно, смеете. Но сначала скажите, каково ваше мнение о генералиссимусе императора, об Альбрехте Вальдштейне?
— Почтительно и с благодарностью выслушал я возражения Вашего Святейшества и все же настаиваю на своем утверждении, что эта война — хроническая болезнь, — молвил Петр. — Что же касается моего недостойного земляка, Альбрехта Вальдштейна, с его сказочной военной карьерой, — то он один из симптомов этой болезни.
— Никакой Вальдштейн не симптом, — возразил папа. — Вальдштейн — конкретная личность, играющая в этой войне значительную роль, и многое зависит от того, доиграет ли он ее до конца и как именно. Альбрехт Вальдштейн человек в высшей степени одаренный и умный, и единственная его ошибка в том, что он стал не на ту сторону баррикады.
