Обстановка на турнирном поле меж тем накалялась. Герольд объявил джостру (древний поединок один на один, где цена победы – плен или смерть) и скороговоркой зачитал правила, которые рыцари и без того знали едва не наизусть. Впрочем, смертельными исходами подобные поединки заканчивались раньше: теперь надежные шлемы, шпоры и седла с высокой лукой позволяли существенно усложнять технику ближнего конного боя, а также регламентировать и классифицировать удары. Судьи и нотарии тщательно фиксировали все «пики» (удары) и заносили их в специальный реестр.
Символ джостры – копье. Критерий ценности удара – высота. Угодил сопернику в шлем – знатно, в шею – хуже, но тоже недурно. А ниже пояса – позор, запрещенный прием. Приоритет отдавали тому рыцарю, качество ударов которого было наиболее высоко. Он и получал награду. Поощрялось конечно же и славное второе место.
Впрочем, расщедрившийся (благо тевтонские склады буквально ломились от награбленного в походах добра) Генрих фон Плоцке пообещал, что по окончании турнира подарки на сей раз получат все рыцари-участники до единого. Главным же призом в джостре по-прежнему оставался ловчий сокол. Сейчас золоченая клетка стояла по правую руку от маршала, и птица хищно взирала из нее на красочное действо, завораживающее своей стремительностью и первобытной грубостью.
По сигналу герольда рыцари быстро разделились на зачинщиков и состязателей. Зачинщиками на правах хозяев стали тевтонцы, получив право выбирать противника по собственному усмотрению. Для этого нужно было просто бросить вызов. Так, рыцарь-тевтонец подъезжал к барьеру, где стояли щиты рыцарей-гостей, и затупленным острием копья касался одного из них. И сразу вслед за тем начиналась схватка: короткий, стремительный разбег жеребцов-дестриэ[59], треск ломающихся копий, а в конце – глухой звук рухнувшего с коня тела одного из противников и приветственные крики зрителей, славящих победителя.
К концу поединка на ристалище остались всего четыре рыцаря: госпитальер Людвиг фон Мауберге, недавно прибывший из Европы тевтонец Бернхард фон Шлезинг и два поляка: Завиша из Гур и Енджей из Брохоциц. В предвкушении захватывающего зрелища возбужденные зрители уже не кричали, а ревели. Даже доселе невозмутимый Генрих фон Плоцке порозовел от возбуждения и, забыв на время о колдуне и Зниче, мычал теперь что-то сквозь стиснутые зубы, огромной силой воли подавляя в себе искушение закричать вместе со всеми, уподобившись тем самым простолюдинам.
Бернхард фон Шлезинг, рослый детина в итальянских бацинете и кирасе, выбрал в соперники Завишу из Гур. Поляк не впечатлял габаритами, но благодаря облачению в бригантину (мягкий доспех, подбитый железными пластинами изнутри) он двигался быстрее прочих и имел больше свободы для маневра.
Если не считать красного плаща с белым крестом на госпитальере, Людвиг фон Мауберге и Енджей из Брохотиц выглядели почти как родные братья: примерно одного роста, оба кряжистые, самоуверенные. А главное, оба были облачены в явно принадлежавшие рукам одного мастера кирасы с отверстиями (для уменьшения веса) и в одинаковые бургундские шлемы-арметы с крыльями по бокам. Даже лошади у обоих были соловой масти: желто-золотистые, с гривой и хвостом белого цвета.
– Бьюсь об заклад, что во второй паре верх возьмет фон Шлезинг! – запальчиво воскликнул вдруг стоявший рядом с Жигонтом тучный купчина, судя по акценту, венгр. – Ставлю тридцать денариев![60]
Охочих побиться об заклад не находилось: слишком уж внушительно выглядел тевтонец по сравнению с поляком. И тогда ретивое Жигонта не выдержало. Будучи опытным воином, он давно уже заметил, сколь ловко Завиша из Гур расправлялся с прежними своими противниками.
– Пятьдесят, – сказал он, поворачиваясь к венгру. – Ставлю пятьдесят денариев на победу Завиши из Гур.
– Пятьдесят?! Я не ослышался? – опешил купец.
– Не волнуйся, со слухом у тебя все в порядке, – насмешливо ответил Жигонт. – Ну так что, по рукам? Или испугался?
– По рукам! – завелся венгр. – Можешь считать, что выбросил деньги на ветер! Будьте свидетелями, люди добрые! – обратился он к стоявшим по соседству зевакам.
– Ветер иногда дует и навстречу… – буркнул Жигонт хмуро, ибо только сейчас вспомнил, что деньги, которыми дерзнул пожертвовать, принадлежат не ему, а княжеской казне. А уж о том, какая кара ждет его в случае проигрыша поляка от Гедимина и того же кастеляна, страшного зануды и скряги, даже думать не хотелось.
Первыми сразились Людвиг фон Мауберге и Енджей из Брохоциц, оказавшиеся похожими не только внешне, но и в силе и сноровке. Трижды преломив копья о щиты и не вылетев при этом из седла, они устало отсалютовали друг другу обломками древков и отправились каждый в свой шатер, дабы избавиться наконец от тяжелого рыцарского облачения, вес которого достигал восьмидесяти фунтов[61]. К примеру, чтобы облачиться в турнирные доспехи, требовалось около двух часов, а чтобы освободиться от них – не менее получаса.
И вот наконец на противоположных концах поля появились могучий тевтонец и заметно уступавший ему в росте поляк. Проревела боевая труба, и рыцари помчались навстречу друг другу вдоль разделявшего их барьера. Раздался громкий треск сломанных копий, но, к удивлению собравшихся, Завиша из Гур лишь чуть пошатнулся в седле.
Вторая схватка фон Шлезинга и Завиши оказалась почти точной копей первой, только в этот раз тевтонец целился непосредственно в подбородник шлема поляка. Однако тот ловко отбил копье немца и, поднырнув к нему под правую руку, ударил копьем в грудь с такой силой, которую угадать в нем заранее было просто невозможно. Бернхард фон Шлезинг, не ожидавший подобной прыти от польского рыцаря, все же успел подставить щит под удар, но при этом едва не слетел с коня: удержался лишь благодаря высокой задней луке седла да немалому своему весу.
Заняв исходную позицию в третий раз, тевтонец уже кипел от гнева. Правда, Завиша по-прежнему не казался ему серьезным противником: две предыдущие неудачи фон Шлезинг списал на нелепое невезение и собственное благодушие. Теперь же он решил обрушиться на поляка всей своей мощью. Видимо, Завиша понял состояние противника, ибо взял копье не подмышку, как обычно, а поднял вверх, словно дротик, чем несколько обескуражил тевтонца: из такой позиции польский рыцарь мог нанести удар куда угодно. К тому же для удержания тяжелого рыцарского копья в вертикальном положении требовалась немалая сила, а Завиша, похоже, ею обладал.
