– Я позабочусь об этом, – сказал я. – А теперь, с твоего позволения, я тоже напишу письмо королеве. Ей будет легче в родах, если она получит заверение в моей преданности.
Он кивнул, затем встал и протянул руку за шлемом. На устах его появилась улыбка – слабый призрак злорадных усмешек, которыми он донимал меня в детстве.
– Не странно ли это, о Мерлин-бастард, что жизнь моего не в добрый час зачатого сына я доверяю единственному в королевстве человеку, у которого права на престол больше, чем у него? Тебе это не льстит?
– Нисколько. Ты был бы последним глупцом, если бы по сию пору не убедился, что я не стремлюсь к обладанию короной.
– Вот и моего бастарда обучи тому же, ладно? – Он кликнул через плечо слугу, потом опять обернулся ко мне. – Только смотри, черной магии своей его не учи.
– Раз он твой сын, магия не по его части, – сухо ответил я. – Я не буду учить его ничему сверх того, что ему необходимо и должно знать. Положись на мое слово.
И на том мы простились. Мы с Утером не слишком-то были расположены друг к другу, и тут уж ничего не поделаешь. Но нас связывало взаимное уважение, коренящееся в общности крови и в том, что мы оба, каждый по-своему, любили Амброзия и, каждый по-своему, служили ему. Мне бы надо было знать, что мы с ним, как две половинки одной шашки, можем, двигаться только вместе, хотим мы того или нет. Боги склонились над доской и ведут игру, а люди движутся под их пальцами, любят или убивают.
Мне бы надо было знать это раньше. Но я так привык улавливать голос богов в пламени и в звездах, что совсем разучился узнавать его в человеческом разговоре.
Ральф, один в шатре, под стражей, дожидался моего возвращения. Узнав, чем кончился мой разговор с Утером, он долго молчал, потом проговорил:
– Значит, так оно все и будет, как ты предсказал. Ты это знал заранее? Мне-то показалось, когда они везли нас сюда ночью, что ты боишься.
– Я и боялся. Но не того, что ты думаешь.
Я ожидал от него вопроса, но, как ни странно, он меня понял. Щеки его залила краска, он наклонил голову.
– Господин мой, я должен признаться... – Голос его звучал сдавленно. – Я очень ошибался в тебе. Вначале я думал... ведь ты не воин, и я считал тебя...
– Трусом? Знаю.
Он резко поднял голову.
– Ты знал? И мирился?
Это было в его глазах едва ли не предосудительнее, чем трусость.
Я улыбнулся.
– Я привык к этому еще мальчиком, когда рос среди будущих воинов. К тому же я и сам никогда не был уверен в собственной храбрости.
Он захлопал глазами, потом выпалил:
– Но ты ведь не боишься совершенно ничего! Что только не происходило во время нашего путешествия, а на тебя поглядеть, так мы просто совершаем приятную утреннюю прогулку, а не едем по дорогам, где за каждым поворотом разбойники и дикие звери. Или когда нас захватили солдаты короля – он, конечно, твой родной дядя, но это вовсе не значит, что тебе от него ничего не грозило. Всем известно, как страшна немилость короля. Но ты оставался холоден и спокоен, словно только тоги от него и ждал, что он будет послушно выполнять твою волю, как все. Это ты-то не уверен в собственной храбрости? Да ты не боишься ничего земного!
– Об этом я и говорю. Так ли уж много храбрости нужно, чтобы встретить лицом к лицу врагов-людей – «земных», как ты их называешь, – если заведомо известно, что останешься жив? Но провидение, Ральф, несет с собой свои страхи. Смерть, может быть, и не за углом, но когда знаешь, как и когда она придет... Не очень-то это приятно.
– И ты что же, знаешь?
– Знаю. По крайней мере то, что мне видится, наверно, и есть моя смерть. Темнота, закрытая гробница...
Он содрогнулся.
– Да, понимаю. По мне, много лучше сражаться при свете дня, даже если, может быть, завтра умрешь. Может быть, завтра, но по крайней мере не сейчас. Ты поедешь в замшевых сапогах, господин, или переобуешься?
– Переобуюсь, пожалуй. – Я сел на скамью и протянул ему ногу. Он опустился на колени и взялся за мой замшевый сапог.
– Ральф, я должен сообщить тебе еще кое-что. Я сказал королю, что ты находишься при мне и отправишься в Бретань охранять младенца.
Он взглянул на меня снизу вверх, пораженный.
– Ты сказал ему это? Что же он ответил?
– Что ты человек верный. Что он согласен и одобряет.
Ральф сел на пятки, держа в обеих руках мой сапог и хлопая глазами.
– У него было время поразмыслить, Ральф, – как должны всегда размышлять короли. И было время успокоить свою совесть – как умеют короли. Теперь для него все это – дело прошлое, а герцог Горлойс – мятежник. Если хочешь вернуться на службу к королю, он примет тебя милостиво и включит в число своих воинов.
Ральф, не отвечая, склонился над моими ногами, затягивая пряжки. Потом вскочил, откинул полог шатра и крикнул, чтобы нам привели лошадей.
– Да поскорее! Мы с моим господином едем на переправу!
– Вот видишь, – сказал ему я. – На этот раз ты сам принял решение, по своей доброй воле. И, однако же, кто знает, не предусмотрено ли оно высшим изволением, как и «случайная» смерть Будека? – Я встал, потянулся и со смехом заключил: – Клянусь всеми живыми богами, я рад, что дело наконец пришло в движение. И всего более я рад сейчас одному обстоятельству.
– Какому же? Что так легко получил младенца?
– Да, конечно, этому тоже. Но я-то имел в виду, что наконец могу теперь сбрить эту проклятую бороду.
10
Ко времени нашего с Ральфом прибытия в Маридунум планы мои, насколько возможно, были составлены. Первым же судном я отослал Ральфа в Бретань с письмами к Хоэлю, в которых содержались мои соболезнования, а также необходимые дополнения к письму короля. Одно письмо, которое Ральф вез открыто, лишь повторяло королевскую просьбу к Хоэлю приютить на первые годы его младенца-сына; во втором, предназначенном для передачи тайно, говорилось, чтобы он не беспокоился – забота о ребенке на него возложена не будет – и чтобы в официально назначенный срок с королевским судном он нас не ждал. Я просил его оказать содействие Ральфу в подготовке нашего тайного переезда, который, по моим расчетам, должен был прийтись на рождество. Хоэль – лежебока и сибарит, не питающий при этом особо нежных чувств к своему кузену Утеру, – будет, я знал, счастлив таким послаблением и на радостях поможет нам с Ральфом всем, чем только возможно.
Расставшись с Ральфом, я отправился на север. Я понимал, что долго держать младенца в Бретани не придется; его можно спрятать у Моравик на время, чтобы о нем немного позабыли, но длительное пребывание там сопряжено с опасностью. Враги Утера, как я объяснил королеве, прежде всего бросятся искать ребенка в Бретани. Узнав, что при дворе Хоэля, как было объявлено, его на самом деле нет и никогда не было, они, может быть, даже решат, что все разговоры о Бретани не более как ложный след. А я уж позабочусь, чтобы никакой след не навел их на убогое жилище Моравик. Но все это годилось, только пока дитя находится в колыбели; когда оно вырастет и начнет показываться на людях, могут пойти слухи, разговоры. Я знал, как это бывает: в простой семье растет мальчик, а окружен такой заботой и постоянным надзором; люди начнут задумываться, спрашивать и легко догадаются о правде.
