руке и в пестрой одеже из лоскутков.
Паппус превратился в Касандра – глупца, скрягу и ревнивца.
Доссенус – в доктора, болтуна и невежду. Таким образом, современная итальянская commedia dell'arte сохранила почти без изменения все типы старого фарса древнего Рима.
Эти лица, унаследовавшие шутовство ателланов, не являются единственными народными шутами, которые развлекали итальянцев. Есть еще и другие, в особенности два, которые были совершенно иного сорта и в течение четырех столетий служили для римлян тем, что нападали на правительство и на своих могущественных современников, посылая им анонимные сатиры и эпиграммы. Тут дело идет о Пасквине [89] и о не менее знаменитом Марфорио. Эти шуты сделаны из мрамора. Пасквин – это статуя без рук, без ног и без носа; на эту статую насмешники наклеивали ночью свои сатиры, которые назывались Паскинадами. Вероятно, эта обезображенная статуя представляла фигуру гладиатора, который поражает другого, что видно по положению тела и по кускам другой статуи, выглядывающей из-под первой. Происхождение же обычая наклеивать на эти статуи всевозможные сатиры относится к старому сапожнику Пасквину, который любил говорить острые слова и шутки, так что в его лавке собирались шутники и люди его времени, любившие посмеяться. Но когда сапожник умер, то посетители его лавки, воспользовавшись незадолго до того отрытой статуей, стали на нее наклеивать свои сатиры и насмешки. Вельможи и прелаты римского двора, иностранные принцы, даже папы были поставлены в необходимость считаться с Пасквином [90]. Морери, между прочим, говорит в своем «Grand Dictionnaire historique ou le melange curieux de l’histoire sacrée et profane»: «Удивительно, что в таком городе, где так хорошо умели затыкать людям рты, не могли доискаться секрета, чтобы заставить замолчать мрамор».
Многие папы старались подавить дерзость этих людей, но это не имело никакого успеха. Адриан IV (1522—1523), между прочим, на которого нападали за его экономию, положительно граничащую со скупостью, решил приказать снять статую и сбросить ее в Тибр [91]. Но его отклонили от этого, доказав ему, что утопленный Пасквин не останется немым из-за такой безделицы, но будет квакать громче лягушек в болоте. Адриан IV был настолько благоразумен, что не привел в исполнение своего намерения. И теперь стоит Пасквин, прислоненный к палаццо Брацци, близ площади Навоны и может еще вести войну эпиграмм с римским правительством.
Что же касается до Марфорио, это кузен Пасквина, именно тот, который подавал ему реплики в разговорах, которые заводили оба каменных насмешника всякий раз, как только происходило какое-нибудь важное судебное дело, возбуждавшее общественное мнение в Риме. Марфорио – это статуя, изображавшая какого-то бога реки, склонившегося на урну. Название ее произошло от того, что она была отрыта из земли на форуме Марса (Martis foro). Сначала ее поставили близ палаццо Брацци, где она находилась по соседству с Пасквином, теперь же она перенесена во двор нынешнего Капитолийского музея.
Если Пасквин и Марфорио, по крайней мере под этою своеобразною формою статуй, не имеют себе подобных соперников у других европейских народов [92], то народные шуты, а в особенности полишинели и арлекины, нашли себе массу подражателей и в других странах.
Во-первых, в Англии был знаменитый Панч. Это лицо, как говорят, появилось в 1688 году и напоминало Полишинеля, но несколько измененного моносиллабическим духом англосаксонского языка. Долгое время Панча и Пульчинелло принимали одного за другого, но, как доказал Шарль Маньен, есть некоторые следы его существования в Англии до отречения Иакова II. Он появился в Англии из Франции при первых Стюартах, а не из Голландии с Вильгельмом Оранским.
У Панча два горба, как у французского Полишинеля. Адиссон [93] описывает его в прекрасном стихотворении на латинском языке, которое появилось в 1697 году. Он показывает его нам с громадным животом, с горбатою спиною и с резким голосом; ему одновременно и удивлялись, и страшились его. Успех Панча был до такой степени велик, что в 1710 году перед ним бледнела новая итальянская опера и знаменитый певец Николини. Он был даже прославлен знаменитым Свифтом [94], а в 1733 году его изобразил на гравюре Хогарт [95].
Сначала этот Панч был веселый малый, хороший товарищ, хотя и несколько грубоватый, но затем он становится злым, безнравственным, преступным и даже убийцею. Его приключения рассказаны в одной драме, озаглавленной «Punch and Judy». Здесь Панч бьет свою собаку, обманывает свою жену, бросает в окно своего ребенка, чтоб он не кричал, проламывает голову своей жене, зачем-то требует своего ребенка, соблазняет всех встречающихся ему женщин и девушек, убивает их отцов, братьев или мужей, убивает констебля, судью, палача и, наконец, убивает даже и дьявола своею палкою и удаляется, распевая:
«Панчу не надо бояться судьбы.
Он может жить счастливо, дьявол убит».
Этот полишинель иронический, парадоксальный, дьявольский, нечто вроде циничной карикатуры на традиционного Дон Жуана, которого приветствует странное стихотворение, приписываемое лорду Байрону и упомянутое Маньеном. «Торжествующий полишинель, с радостью приветствую тебя по пути твоих веселых и шаловливых выходок, где человеческая жизнь описана с такою правдивостью и такою энергией; никогда актер не покажет нам ни на каком другом, театр такой поразительный образ этой жизни: убиваешь ли ты весело свою жену, бросаешь ли ты без всяких угрызений совести в окно твоего ребенка или когда ты едешь верхом на твоей лошади и тебя сбивают с седла, или когда ты танцуешь с грациозной красавицей Полли, убив предварительно ее отца в минуту справедливого негодования, так как он был глух к твоей гармонической лире, которую было так же приятно слушать, как колокольчики овец; кто не любит музыки, тот не достоин жить! Затем, когда палач вел тебя на виселицу, никак нельзя не засмеяться, видя, как ты так ловко суешь голову палача в приготовленную для тебя петлю, откуда он уже не может выйти! Тот, кто притворяется скандализованным, когда видит тебя выскользнувшим безнаказанно из тисков закона и из когтей дьявола, и который сожалеет, что ты даже убиваешь и самого дьявола, тот прямо лицемер. Нет ничего восхитительнее смотреть, как ты бьешь удвоенными ударами по его древнему и черному остову».
Рядом с этим Панчем, подвиги которого воспевались таким странным способом автором «Чайльд Гарольда» [96], у англичан есть еще и другой Панч, настоящий шут, сатирик, готовый освистать всякий скандал, посмеяться над всякой странностью и которого можно бы сравнить с Пасквином площади Навона. Даже теперь этот Панч играет большую роль, в особенности в политике. Он или приветствует каждого знаменитого человека и каждое значительное событие, или смеется над
