Снова раздался приказ на плохой латыни:
– Уберите весла!
Капитан торопливо повторил команду, и гребцы правого борта убрали весла, в то время как трирема приближалась боком. Ее весла уже были убраны. Тумп, тумп, тумп. Дерево ударилось о дерево, и два борта сошлись. Сиракузцы не стали дожидаться, когда их корабль полностью остановится. Полдюжины, потом дюжина солдат с мечами наголо спрыгнули на палубу торгового корабля.
– Бросай оружие! – крикнул один на ломаной латыни, а потом повторил то же по-гречески.
Несколько матросов на палубе упали на колени, моля о пощаде. Гребцы даже не подняли глаз. Капитан поднял руки и сказал на сносном греческом:
– У нас нет оружия. Корабль ваш.
Агесандр встал перед Аврелией, которая подозвала к себе Элиру с Публием. К чести Темпсана, он встал рядом с Агесандром.
– Сохраняйте спокойствие, моя госпожа, – сказал он. – Я уберегу вас.
– Нет, Темпсан, – запротестовала она, но он шагнул вперед и сказал:
– Мы мирные люди.
Ответ старшего из солдат был незамедлителен и жесток. Он по рукоятку вонзил меч мужчине в живот. Темпсан издал вдох, тут же перешедший в крик. Солдат щитом столкнул его с клинка и швырнул к гребцам. Пока он кричал там в агонии, солдат холодным взором посмотрел на Агесандра, который стоял следующим, и Аврелия ощутила, как напрягся бывший раб. Несмотря на их непростые отношения, ему не было смысла так же отдавать свою жизнь. Это ничего не даст.
– Стой, – прошептала она и громко сказала по-гречески: – Я благородная римлянка. Причинив мне вред, вы рискуете.
– Никогда не трахал римскую матрону. Не думал найти такую на этом корыте, – усмехнулся солдат. – Братцы, мне улыбнулась удача!
Его товарищи захохотали, и женщина почувствовала слабость в животе. Агесандр придвинулся к ней, и на этот раз она решила его не останавливать.
– НЕ ДВИГАТЬСЯ! – раздался тот же голос, какой велел им свернуть. – Никого не убивать и не насиловать, пока я на них не посмотрю.
Солдат в разочаровании остановился, и Аврелия снова обрела способность дышать. Раздались шаги по палубе, и лицом к лицу перед нею встал сиракузский командир. Он даже не потрудился вынуть меч.
– Ты кто? – спросил он с высокомерной медлительностью.
– Мое имя Аврелия, я жена Луция Вибия Мелито, – проговорила она спокойно, насколько позволило колотящееся сердце. – Я из сословия всадников и требую соответствующего обращения.
– Ты не можешь ничего требовать. – Ровность тона делала слова еще более угрожающими. – Одно слово, и мои солдаты совершат над тобой и твоей рабыней все, что вы только можете и не можете представить. Твой ребенок – по выражению твоего лица я вижу, что он твой, – увидит это во всех подробностях. Поэтому предлагаю тебе заткнуться и не доставлять нам хлопот.
Аврелия не помнила, когда была так напугана, но прокляла бы себя, если бы дала ему увидеть это. И просто кивнула.
Командир прошел мимо и остановился посмотреть на Публия и Элиру.
– Связать всех, кроме ребенка, – велел он. – Перевести на наш корабль.
Когда их окружили солдаты, женщина вновь обрела голос.
– Куда вы нас отвезете?
– Разумеется, в Сиракузы.
Госпожа содрогнулась. Какой она была дурой! Она могла запросто избежать всего этого, и Публий был бы рядом… Но кто мог знать, что случится такое?
– Мама? – донесся до нее из темноты тонкий голосок Публия. – Мама?
– Я здесь, любовь моя.
Глаза Аврелии уже так привыкли к полумраку, что она без труда подошла к поеденному молью одеялу, служившему им постелью. Элира тоже была здесь, она спала.
– Все в порядке, я здесь, – прошептала мать и нагнулась, чтобы взять сына, ощущая запах маленького ребенка, его теплоту.
Публий напоминал в этой дыре о нормальной жизни. Шесть других женщин – тощие тени в лохмотьях – делили с ними крохотное пространство, куда их бросили по прибытии в Сиракузы. Несмотря на ее попытки узнать что-то, все говорили только, что их захватили на корабле на прошлой неделе и что кормили раз в день. Аврелия не имела представления, где Агесандр, капитан и команда с корабля. Бедный Темпсан лежал на дне морском, став кормом для рыб. А Луций? Одним богам известно, жив ли он… «Пусть Ганнон каким-то образом найдет меня», – молилась она. Эта мысль казалась безумной, но на что еще оставалось ей надеяться?
– Я хочу кусать, мама. Кусать.
– Я знаю, любовь моя, знаю.
У Аврелии самой бурчало в желудке. В темноте невозможно следить за временем, но наверняка подошло время поесть.
– Нам сейчас чего-нибудь принесут, вот увидишь.
– Я хочу койбасок.
– Может быть, нам принесут колбасок. Не знаю, любовь моя. Может быть, хлеба, но это тоже будет неплохо, правда?
– Хлеба! Хлеба! Я хочу хлеба.
– Скоро, любовь моя…
Поворошив ему волосы, женщина сделала восемь шагов к стене темницы и повернулась к крохотной решетке, выходившей в коридор. Там никого не было. Никто не появлялся с тех пор, как их посадили сюда. С Публием на руках Аврелия шагала взад-вперед, и ее преследовали стоны и вопли из других камер. Наконец, малыш уснул. Тревожась, что от голода он проснется, она не могла отпустить его, пока мышцы на руках не взмолились об отдыхе. Сын не пошевелился, когда Аврелия положила его на одеяло и накрыла. Стоя, она смотрела на мальчика. Вспоминались слова матери: «Порывистые решения не доведут тебя до добра, дитя мое».
Аврелия собрала жалкие остатки мужества. Что сделано, то сделано. Она решила по морю добраться до Регия, и теперь всем им придется расхлебывать последствия. Вспомнив ужас рабовладельческого рынка в Капуе, где она побывала ребенком, Аврелия взмолилась: «По крайней мере, пусть меня не разлучат с Публием». Разлука была бы хуже всего, хуже смерти. «Смерть… Это ожидает меня?» – безучастно задумалась она.
Никакие душевные приготовления в мире не могли подготовить Аврелию к следующему утру. Солдаты вывели их вместе с другими обитателями темницы во двор. Чуть позже привели еще несколько женщин. Тот же военачальник, который захватил их корабль, велел всем раздеться догола. Тихие рыдания наполнили воздух, так как все поняли, зачем – их подготавливали к продаже, – но у женщин не было выбора. Стараясь уменьшить смущение Публия, Аврелия сделала вид, что это просто игра. На самом деле, конечно, ей было невероятно унизительно. Она не появлялась на людях голой с раннего детства, а замечания солдат и ощупывающие ее руки только усиливали смущение. Из колодца набрали в ведра воды, и рабыням велели помыться. Худшее было впереди. Ноги пометили мелом, чтобы обозначить статус, и запястья привязали к шее. Боги, дайте мне силы, про себя взмолилась пленница, избегая смотреть на кого-либо. Настоящая бесчеловечность. Вот через что прошли Элира, Ганнон и Агесандр. А также все рабы, какими владела их семья. Прежние попытки женщины сопереживать рабам были крайне романтизированы. Ничто не могло подготовить ее к такому.
