Она кивнула; он поднял инструмент с подставки и внимательно рассмотрел завитки и инкрустацию, а также фактуру нижней деки из клена.
— Поразительная геометрия, — пробормотал он. Потом посмотрел на Карлу. — Насколько я понимаю, форма инструмента задумана с тем, чтобы совпадать с концентрическими кругами, заходящими друг на друга. Гармония геометрическая способствует гармонии звука. Но разумеется, вы знаете это лучше меня.
На самом деле она этого не знала и была поражена странностью его рассуждений, но, хотя она не могла заставить себя согласно кивнуть, опровергать его она тоже не стала. Он вгляделся сквозь прорези в деке, стараясь разглядеть подпись мастера.
— Кто сотворил этот шедевр?
— Андреа Амати[52] из Кремоны.
— Превосходно. — Он тронул струну и поглядел на ее колебания. — Перерождение движения в звук, вот вам загадка. Но перерождение звука в музыку — загадка гораздо большая, вам так не кажется?
Карла заморгала, слишком ошеломленная его суждениями, чтобы отважиться на ответ. Тангейзер, видимо, и не ждал его. Он поднял виолу на вытянутой руке, повертел ее в разные стороны, рассмотрел сверху донизу с искренним восторгом.
— Мой старинный друг Петрус Грубениус говорил, что когда достигнуто совершенное соединение красоты и пользы, тогда и может родиться музыка в своем истинном обличье. — Все еще держа виолу в руке, он посмотрел на Карлу и снова улыбнулся. — Если бы я был достаточно развязен, я осмелился бы заметить, что то же самое относится и к этому платью.
Карла почувствовал, как запылали щеки. Она ощущала некоторую сомнительность комплимента, и ей показалось неуместным благодарить за него. Ощущение греховности сжало ее изнутри. Подобные страхи и сомнения сопровождали ее жизнь, сколько она себя помнила. Но за последние несколько минут Тангейзер сдул с нее их пыль, словно ветер, несущийся по длинной запертой комнате.
Она спросила:
— Вы верите в магию?
Нисколько не обидевшись за то, что она никак не ответила на его похвалы, Тангейзер вернул виолу на подставку. И сделал он это с аккуратностью человека, чья связь с материальным миром естественна и глубока.
— Я не считаю магией заклятия, колдовство и тому подобное, если вы об этом, — ответил он. — Подобные фальшивые искусства держатся на фантазии и предрассудках, и, как говорил Платон Дионисию:[53] «Философия никогда не будет блудницей, услаждающей профанов и безграмотных». Нет. Слово «магия» происходит из Древней Персии, а там под магом понимался мудрец, считающий, что небесная механика — часть природы. К таким людям относились Заратустра[54] и Гермес Трисмегист.[55] Египтяне считали, что сама природа пронизана магией. В этом смысле, поскольку речь идет о великом чуде, заключенном в любом творении, я верю в магию всей душой.
Надежды Карлы на то, что удастся подчинить этого человека своей воле, начали угасать. Он указал на второй инструмент.
— А это что?
— Теорба.[56]
Он взял лютню с двойными струнами и принялся изучать ее устройство с не меньшим любопытством.
— Эта девушка тоже играет как одержимая, — произнес он. — Но скорее ангелами, чем демонами.
Он посмотрел на Карлу, и та снова не нашлась, что ответить.
— Я поражен ее мастерством — тут больше струн, чем я могу сосчитать.
— Ампаро обладает настоящим даром. Я же обязана успехами только длительной практике.
— Вы недооцениваете свой талант.
Она ощутила облегчение, когда Бертольдо, дворецкий, вошел в комнату с серебряным подносом, на котором стояли два хрустальных бокала и кувшин с мятным ликером. Бертольдо сморщил нос и бросил неодобрительный взгляд на мускулистого визитера. Тангейзер не подал виду, что его возмутило подобное неуважение. Бертольдо поставил поднос, наполнил бокалы и повернулся к Карле.
— Больше ничего не надо, — произнесла она.
Едва заметно кивнув головой, Бертольдо развернулся, чтобы уйти. И замер, когда голос Тангейзера словно ударил его в спину.
— Задержись-ка, парень.
Бертольдо повернулся, губы у него побелели.
— Разве слугам не полагается кланяться госпоже, прежде чем уйти?
Карла видела, что Бертольдо готов огрызнуться, он был достаточно нахален для этого, но, судя по лицу Тангейзера, риск получить звучную оплеуху был слишком велик. Дворецкий поклонился Карле с подчеркнутой униженностью:
— Прошу прощения, госпожа.
Карла подавила ехидную улыбку. Бертольдо быстро ретировался, а они с Тангейзером сели за стол. Тангейзер взглянул на кувшин, и стало ясно, что его мучит жажда. Карла взяла один бокал, чтобы дать ему возможность взять второй. Ощутив прохладу хрусталя, он снова по-волчьи усмехнулся.
— Снег с Этны? — спросил он. — А вы тут неплохо устроились. — Он поднял свой бокал. — Ваше здоровье.
Она пригубила ликер, глядя, как он одним глотком осушил свой бокал и со вздохом поставил его на стол.
— Исключительный напиток. Вы должны позволить мне взять у вашего слуги рецепт.
— Он наверняка впишет туда болиголов.
Тангейзер засмеялся, непринужденно и звучно, и она осознала, как редко за всю свою жизнь слышала мужской смех и каким упущением это было.
— Он считает, что я ниже его по положению, а он обязан мне прислуживать. Это плеть, которую он сам опускает себе на спину, но, надеюсь, вы простите меня за то, что я немного присыпал его раны солью.
Карла наполнила его бокал, обезоруженная такой прямотой. Наливая ликер, она знала, что его глаза неотрывно следят за всеми ее движениями, и задумалась, достаточно ли они изящны. Когда она ставила кувшин, тот задел бокал, бокал начал падать, и ужас сжал ей внутренности. Но его рука метнулась — именно так! — подхватила падающий бокал и поднесла к губам, не пролив ни капли.
— Вы так добры, — произнес он и выпил. — Итак, госпожа моя, я снова спрошу вас: чем я могу вам служить?
Карла не знала, как начать. Взгляд его чистых голубых глаз лишил ее дара речи.
— По моему опыту, — сказал он, — в подобных делах лучше начать с самого начала, это придает храбрости.
Она глотнула.
— Я приехала сюда шесть недель назад. И сразу же оказалось, что все двери для меня закрыты. И мне дали понять, что только вы моя последняя и единственная надежда.
— Я польщен, — произнес он. — Но вы должны сказать, что за дверь я должен для вас открыть.
— Я ищу способа добраться до острова Мальта.
Она хотела продолжать, но то, как напряглись и застыли черты его лица, заставило ее умолкнуть. И снова ей на ум пришло сравнение с волком. На этот раз — с волком, который услышал шаги охотника.
