Вдоволь набродившись по побережью, подростки повернули домой. Близился полдень. Влажный зной заливал город. Солнце отражалось от ослепительно белых стен и мраморных статуй, изнуряющим теплом поднималось от гладких четырехугольных камней мостовой.
Редкие финиковые пальмы лениво покачивали тонкими полосками листьев.
Неожиданно вдали, в самом начале улицы Декуманус, появилась небольшая группа молодых греков. Шумно разговаривая, они шли, заняв всю ширину улицы. Короткие цветные хитоны броско выделялись на фоне белых стен. В громких голосах чувствовалась какая-то театральная, навязчивая преднамеренность, словно они стремились продемонстрировать всем свое главенство, свою роль в этом городе.
Две главные общины города – эллины и иудеи – жили в постоянной глухой вражде. Разногласия выливались в довольно нелепые, но вполне достойные улицы споры. Каждая из общин утверждала, что Кесария, официальная столица страны, принадлежит им по праву. Прекрасный город – плод трудов царя Ирода, – несомненно, выстроен для иудеев, так как и сам Ирод иудей по рождению, утверждали одни, несколько лукавя, поскольку царь Ирод происходил из полуэллинизированной семьи идумеев, насильственно обращенной в иудаизм.
Греки соглашались: «Да, основатель города Ирод, но предназначался город не иудеям, иначе царь не наполнил бы его храмами и статуями. Да и вообще, Кесария выстроена на месте Стратоновой Башни, а в ней иудеев никогда не было».
«А что такое Стратонова Башня? – изворачивались иудеи. – Захудалое местечко, о котором вообще никто не знал».
Но конечно, главным были не разговоры, для кого выстроен город, а борьба за реальную власть в нем. Кто, представители какой общины будут заседать в городском совете? Кто будет занимать основные государственные должности – городские магистратуры? Кто будет принимать решения и контролировать один из богатейших городов Ближнего Востока?
Молодые представители обеих общин не довольствовались ведением словесных дебатов и частенько, начав обмениваться «любезностями», быстро переходили к более решительному методу доказательства своей правоты – к потасовке.
Весь окружающий известный древним мир с восторгом принял греческую культуру, включая покорителей Эллады – заносчивых высокомерных римлян. И лишь иудеи отказывались поклоняться греческим богам, стремились жить по законам предков и, веря в своего единого, невидимого духовного Бога, испытывали чувство превосходства над язычниками, поклоняющимися каменным идолам. Греки же в отказе иудеев принять эллинских богов и эллинский образ жизни видели лишь варварское сопротивление цивилизации.
Итак, молодые греки, шедшие по улице Декуманус, были настроены в очередной раз заявить о своих правах. Но вот жалость, что увидеть и услышать их было некому. Улица была пуста, прохожие словно растворились в поисках тени и в ожидании прохладных вечерних часов. Впрочем, парочка иудеев все же нашлась и даже шла им навстречу. Что ж, прекрасно. Позабавимся. Конечно, если эти двое не свернут в сторону. Тогда можно будет хотя бы от души покричать вслед трусам.
Действительно, Ионатан и Эфраим вполне могли свернуть в сторону и благоразумно избежать ненужной встречи. Возможно, два дня назад Ионатан так бы и сделал. Но сегодня он чувствовал себя уже другим человеком. Он был мужем, героем. Сжав зубы, упрямо наклонив голову, Ионатан шел вперед. Он не собирался уступать. Чуть дрогнув и замешкавшись, долговязый Эфраим все же двинулся вслед Ионатану.
Две группы быстро шли навстречу друг другу. Для Ионатана в этот момент словно исчезло все вокруг. Он видел только красный хитон грека, идущего первым, его дерзкие глаза и шел им навстречу, почти печатая шаг по каменной мостовой. Наконец расстояние между соперниками сократилось до нескольких шагов. Греки, хотя и были изначально настроены агрессивно, приписывая иудеям более низкие нравственные качества, еще не решили, как продолжать, и выжидающе оглядывали смотрящих настороженно иудеев.
– Эй, обрезанные, куда это вы так спешите? – насмешливо сказал грек в красном хитоне, словно бросив пробный камень в застывший пруд и ожидая, что произойдет дальше.
Эллины считали, что обрезание нарушает естественную гармонию, что человеческое тело должно оставаться таким, каким оно создано природой, что высший идеал – в естественности. Ионатан гордо вскинул голову, намереваясь сказать высокомерным тоном, что обрезание напоминает людям о том, что душа и тело должны быть едины, но он не успел.
– Наверное, спешат в свой храм воздевать руки пред ослиной головой, – язвительно бросил один из стоящих, и все захохотали.
В широко раскрытых ртах засверкали белые зубы, слишком много зубов, слишком белых на фоне загорелой кожи. Ионатан рванулся вперед к юноше, осмелившемуся сказать эту издевку, эту лживую мерзость, оскверняющую главную святыню. Но вожак поднял руку, останавливая и иудея, и товарищей своих.
– А ты горяч, – сказал он насмешливо и, медленно оглядев Ионатана, предложил: – Сразимся один на один. – Затем, хохотнув, добавил: – Да не дрожи ты, как хвост овцы.
Ионатана действительно пробирала нервная дрожь, которую он тщетно пытался скрыть. Но эта дрожь была не от страха, она была от негодования. Ему хотелось ответить этому красавцу остроумно и язвительно, но слова не находились. Не умел он забавлять слушателей пустой и вздорной шуткой. Не умел злословить. Он лишь надменно приподнял голову, кивнул и шагнул вперед.
Нужные слова нашлись у Эфраима.
– Сколь нелепо и глупо предположение о голове осла, – задумчиво сказал он, рассеянно почесав свой несколько длинноватый нос. – Иудеи никаким изображениям не поклоняются. Потому как заповедь гласит: «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что…»
Речь свою он закончить не успел. Резкий толчок в грудь – и Эфраим, беспомощно взмахнув длинными руками, шлепнулся на ягодицы, вызвав новый взрыв смеха. К сидящему в пыли с по-детски обиженным лицом мальчику греки тут же потеряли всякий интерес, сосредоточившись на предстоящей потехе. О том, кто будет победителем в этом поединке, никто из них не сомневался, и они громко подзадоривали своего приятеля.
– Надавай ему, Антифон, – кричали они, взмахивая руками или похлопывая себя по ляжкам.
Антифон был старше Ионатана. На вид ему было лет шестнадцать. Он был уверен в своих силах и потому не спешил. Успеет наказать этого иудейчика. Намеренно медленно Антифон приподнял крепкие загорелые руки и отстегнул, для большей свободы движений, фибулу[6] на правом плече. Так делали во время гимнастических упражнений. Шевельнулись мускулы под смазанной маслом кожей.
