Очередная грустная картина запустения и смерти прервалась пограничным пунктом перед литвинским селом Андросово, веской, ныне, после заключения Адросовского мира, стоявшей уже на московитской территории. С московской стороны пункт пограничного и таможенного контроля представлял из себя наскоро сооруженные навесы и палатки. С литвинской стороны виднелось несколько аккуратных, только что отстроенных хат, вокруг которых слонялись ратные люди в плоских шляпах с перьями, вооруженные мушкетами.
— Наконец-то! — вздохнул Герберштейн…
Тем не менее за пограничным пунктом мертвый пейзаж тянулся еще примерно на сотню верст. И только ближе к трассе на Смоленск неухоженная дорога выровнялась, а по ее краям появились литвинские хатки — вполне ухоженные крестьянские домишки с ровненькими заборами и белыми облаками цветущих яблонь. Был май, и уже вовсю щебетали вернувшиеся с юга скворцы. В отличие от перелетных птиц, литвины осторожно возвращались в свои брошенные дома, разгребали пепелища, хоронили останки все еще не погребенных своих и чужих, строили новые хаты да мосты, что почти все погорели… Кое-кто предпочел полусожженной родной Спадчине более сытую и безопасную Польшу или Пруссию.
* * *
Оршанский князь Самуэль Кмитич, найдя родной город опустевшим более чем наполовину, издал распоряжение, разрешающее крестьянам, переехавшим в Оршу, пожизненно считаться городскими мещанами. Засучив рукава, полковник принялся отстраивать разгромленный город и сгоревшие соседние Бабиничи, где он когда-то родился и куда также пришлось зазывать крестьян и хуторян. Да и инспектировать дела по восстановлению не менее родного для него Менска, города, обороняя который, едва не погиб…
Целый год после ушедшего в отставку Яна Казимира в Речи Посполитой не было короля, но в феврале 1669 года трон был занят вовсе не Яном Собесским, и даже не Филиппом Вильхельмом Нейбургским, которого император выдвигал соискателем короны, но мало кому известным и, главное, ничем не знаменитым Михалом Корибутом Вишневецким, ставшим ныне «Михаилом Первым, Божьей милостью королем Польши, великим князем Литовским, Русским, Прусским, Мазовецким, Самогитским, Киевским, Волынским, Подляшским, Подольским, Ливонским, Смоленским, Сиверским и Черниговским», пусть ни Киев, ни Чернигов, ни Смоленск Речи Посполитой уже не принадлежали. Царь, невзирая на договор, так и не увел свои войска из Киева.
Секретный план Радзивиллов отделиться от Польши и заиметь собственного Великого князя либо ограничиться одним лишь сеймом с треском рушился. «Переходного короля» из Вишневецкого уж точно не получилось бы — так считал Богуслав, несмотря на то, что сам Вишневецкий публично всегда восхищался Слуцким князем и даже копировал его внешность, нося тонкие тщательно подстриженные усики и огромный модный парик… Михал Радзивилл с Собесским и главой католической церкви страны архиепископом Миколаем Празмовским настаивали на вынесении сенаторами протеста избранию Вишневецкого. Но неожиданно встрял скандальный Михал Пац, которому все еще не давала покоя польная булава Михала Радзивилла. Несвижский ординат, и без того расстроенный из-за неудачи Собесского, был настолько возмущен поведением Паца и его неуместными разборками по поводу гетманской булавы, что бросился на Паца со шпагой. Собесский бросился на выручку Михалу. Два гетмана сцепились, и их насилу удалось разнять. Чудом никого не ранило…
— Черт! — цедил Михал, когда Собесский, успокаивая, оттаскивал друга в сторону. — Теперь нам, Янка, обоим не поздоровится. Прощай, моя булава…
Тем не менее новоиспеченный король оставил за Михалом польную булаву, как и должность подканцлера. Этот королевский жест даже чуть-чуть смягчил бурный протест Михала против Вишневецкого.
— Михал Корибут все-таки русский человек! Он должен повернуть свое лицо и мысли к нам! — с надеждой в голосе говорил Богуславу Михал. — Ведь по отцовской линии Михал — потомок знаменитого основателя Запорожской Сечи Дмитрия Байды-Вишневецкого и родной сестры митрополита Киевского Петра Могилы!
Но кузен Несвижского ордината лишь успокаивающе хлопал младшего родственника по плечу:
— Успокойся, братко Михась. Этот русин уже повернул свое лицо куда ему надо и везде громогласно объявляет себя sine omni intermissioni(безостановочно, лат.) именно поляком, кичась парочкой польских великосветских родственников. Он не даст разорвать Люблинскую унию. И ему двадцать девять лет всего. Скоро не уйдет. Так что наш план тает в дымке неизвестности. К тому же припомни, в каких напряженных отношениях ваши семьи!
Михал опустил голову. В самом деле. Из-за разбитой женитьбы отца Михала на Евгении Вишневецкой, вдовьей Тышкевич, отцы Михала Корибута и Михала Казимира разругались вусмерть. И эта вражда передалась семьям по наследству: вроде и ссор нет, но и дружбы нет тоже.
— И что делать? — спрашивал Михал.
— Я пока ничего не буду делать, — загадочно улыбался Богуслав, приглаживая усики перчаткой, — надоело все. Буду отдыхать и ждать. Бесполезно, Михал! Вишневецкие магнаты не хуже нашего. С ними я бороться не буду.
И Богуслав засобирался в свой Крулевец, чтобы там в тиши своего дворца пить вино, ездить на охоту, смотреть, как растет малышка Людвика, и продолжать грустить по своей Аннусе.
Да, Вишневецкие, в частности Еремий, с которым рассорился отец Михала, были магнатами, сравнимыми с Радзивиллами. Но ни Михал, ни его с Богуславом кандидат в короли Ян Собесский так и не поняли, чем же соблазнил шляхту Михал Корибут, этот молодой, ничем не знатный галицко-подольский русин, так старательно выдающий себя за поляка. Может, тем, что его отец, «воевода русский» Еремий Вишневецкий, успешно громил восставших казаков Хмельницкого, а сам Михал Корибут в боях был ранен? Еремий владел территорией, включавшей более пятидесяти городов с общей численностью населения в двести восемьдесят тысяч человек, и передал все это в наследство сыну. Ежегодно эти владения приносили Вишневецким прибыль в размере одного миллиона двухсот тысяч злотых — в шесть раз больше, чем сейм выделял на содержание королевской семьи…
Михал Корибут Вишневецкий
В марте того же года в Несвиже «заговорщики», впрочем, встретились еще раз перед отъездом Богуслава в Крулевец… Сидели у камина Михал, Кмитич, Ян Собесский, слушая последние наставления Богуслава, заложившего руки за спину и расхаживающего перед ними, словно учитель.
— Вступать в войну с Вишневецким не советую. Даже так: personaliter (особенно — лат.) запрещаю! — говорил Богуслав.
