Сэм и вооруженный отряд сопровождали Мэри до Йорка. В те неспокойные времена, отправляясь в долгий путь по дикой земле, необходимо было брать с собой охрану, но Мэри в ее смятении показалось, что эти вооруженные люди везут ее в темницу. Эта мысль преследовала Мэри весь первый год в Йоркшире. Здесь все казалось девушке чужим – зеленая, болотистая земля, незнакомые люди; Мэри чувствовала себя подавленной и ненавидела Йоркшир. Всю прежнюю жизнь она провела на дикой, открытой всем ветрам равнине, пустынной и молчаливой, а теперь ей приходилось привыкать к густонаселенным низменностям. До сих пор ее ничего не заставляли делать, и Мэри проводила время в верховых и пеших прогулках и охоте на равнине и холмах. Теперь же ей приходилось постоянно сидеть дома, выполняя умопомрачительное количество дел. Одним махом Мэри превратили из беззаботной девчонки в хозяйку огромного дома со всеми обязанностями, которые налагало это звание.
Ее выдали замуж за огромного, шумного, сильного мужчину, который пугал Мэри. Какой бы несчастной она ни была, деваться оказалось некуда, и она ушла в себя, укрылась за неподвижной маской, погребла свой страх и смущение под плитой надменного достоинства, приличествующего ее новому положению и удерживающего всех окружающих людей на почтительном расстоянии. Странно, но единственным человеком в доме, который понимал ее чувства, оказался Эдмунд. Хотя он сам родился и вырос в доме Морлэндов, его отец приехал из Нортумберленда, из Тодс-Нов, от которого был только час езды до Эмблхоупа, а мать Эдмунда привезли с диких торфяников Берни, из Стирлингшира. Эдмунд унаследовал любовь своих родителей к одиночеству и сам был чрезвычайно скрытен. Между ним и Мэри зародилась странная молчаливая симпатия, и девушка обнаружила, что в моменты, когда она чувствовала себя особенно подавленной и несчастной, она находила утешение у Эдмунда, ибо с ним она могла спокойно посидеть и помолчать, не опасаясь, что кто-нибудь потревожит ее. Ральф заметил ее взгляд и улыбнулся.
– С тобой все в порядке? – поинтересовался он. – Обязательно скажи мне, если почувствуешь недомогание.
Она кивнула, не улыбнувшись в ответ, ибо ее надменное выражение лица стало привычным.
– Мне хорошо, – проговорила Мэри.
– Отлично! Я знаю, Лия не хотела, чтобы ты ехала с нами, но мы не будем спешить, к тому же мы так давно не были на прогулке! Не думаю, чтобы тебе это повредило.
– Я рада, что смогла поехать, – ответила она, и это прозвучало вполне искренне – глаза Мэри сверкнули от удовольствия. Ральф знал, что она рада, – он постепенно учился распознавать мимолетные выражения на лице жены.
– Если хочешь, завтра мы могли бы устроить соколиную охоту на торфяниках. Знаю, Лия ни за что не разрешит тебе поехать, но мы встанем пораньше и сбежим – только ты, я и несколько слуг. Как ты думаешь, дорогая?
Мэри кивнула, но в глазах ее блеснули искры. Муж всегда был добр к ней, сразу чувствовал, что ей хочется, и старался выполнить ее желание. В первые годы замужества она была слишком смущена и несчастна, чтобы заметить это, и обвиняла мужа во всех своих бедах – ведь именно он женился на ней, а значит, он и обрек ее на заточение в доме и постоянные беременности. Но со временем Мэри поняла, что Ральф был волен жениться или не жениться на ней не более чем она сама – о браке договорились Эдмунд и Сэм Симондс, – и теперь делал все возможное, чтобы облегчить участь жены.
Мэри переносила бы беременности легче, если бы они не ограничивали ее свободу. Она была высокой, крепкой женщиной и носила детей легко – Лия говорила, что так бывает со всеми, кто родился на равнине, так как у них сильные мышцы и прямая осанка. Но по той же самой причине роды у Мэри проходили тяжело, ее муки бывали продолжительными и изнуряющими. Первый ребенок Мэри, Эдуард, родился в январе 1653 года, и, едва успев оправиться, она вновь понесла. Эдмунд родился в декабре в том же году, а Ральф-младший – в октябре 1654 года. Четвертый ребенок появился в ноябре 1655 года, на месяц раньше срока. Ральф и его назвал Эдуардом, так как это имя было родовым, и надеялся, что мальчик переживет остальных детей.
После этих преждевременных родов Мэри получила пару благодатных месяцев передышки, но в начале следующего года вновь забеременела. Ее первая дочь родилась в сентябре 1656 года, ее назвали Сабиной. В ту зиму Ральф должен был уехать в Лондон, уладить кое-какие дела со своим отцом, который от имени семьи распоряжался ее собственностью в Лондоне. Мэри всю зиму радовалась охоте, верховым прогулкам и свободе. Однако она с удивлением обнаружила, что скучает по Ральфу, что ей не хватает его большого горячего тела рядом, в постели, поэтому, когда Ральф вернулся в середине февраля, Мэри встретила его настолько радостно, что вскоре вновь забеременела. Прошлым летом умер ее четвертый сын, Эдуард, а одиннадцатого ноября, в день святого Мартина, родился еще один, окрещенный Джеймсом Мартином. Шестой сын Мэри появился на свет в ноябре 1658 года и также был назван Эдуардом, но прожил всего месяц и умер после Рождества. Теперь, в июне, Мэри была беременна на четвертом месяце.
Ральф любил своих детей и обожал жену, родившую их, но Мэри хотела бы, чтобы между родами и следующей беременностью случались более длительные промежутки, дающие ей относительную свободу. Она гордилась своими детьми, радовалась, что они появились на свет – конечно, ведь бесплодная женщина считалась бесполезной, ее обычно презирали – но в действительности Мэри не питала к детям глубокой любви, кроме, пожалуй, Мартина. Только Мартин был похож на свою мать. Нед, Эдмунд, Ральф-младший и Сабина представляли точные уменьшенные копии своего отца – ширококостные, белобрысые и светлоглазые – и были красивыми детьми, которых любили все, особенно слуги, с радостью хлопочущие над ними и балующие всеми способами, когда этого не видела бдительная Лия.
Но Мартин, растущий за двоих, был хрупким, черноволосым и сморщенным при своем рождении и постепенно становился все больше похожим на мать. Это было изящно сложенное дитя с неожиданно темной кожей, блестящими черными волосами и темно-синими глазами маленького котенка. Он не так часто капризничал, как остальные дети в этом возрасте, на его личике с тонкими чертами часто появлялось чувствительное и задумчивое выражение, что в сочетании с хрупкостью заставляло думать, будто этот ребенок чужой в семье. Слуги иногда говорили, что Мартина подменили эльфы, но не могли нарадоваться на него, ибо он был самым очаровательным крошкой в мире, а воспитатель Ламберт часто хвалил его живость и сообразительность. Нед не умел читать, пока ему не исполнилось три года, Эдмунд до сих пор писал отвратительным почерком, а малютка Мартин, которому еще не было и двух лет, отлично читал, писал и уже знал три французские песенки.
