Гриди, горяча коней, скакали вокруг, бросали вперед копья, догоняли и подхватывали их на лету. Другие сходились в потешном поединке. Третьи, щелкая тетивами тугих луков, внезапно ныряли под брюхо коня и пускали стрелы в деревянных болванов, расставленных здесь для воинского ученья.
— Ишь разыгрались, зайцы попрыгучие! — ворчливо обронил Будила густым басом, любуясь однако ратной потехой. — Вот ужо прибежит казарин да и пообрывает вам прыгунцы.
— Куда козарину супротив русского витязя, — возразил Тудор, староста шорников. — Мало троих на одного, и то побьет. Не единожды случалось сие.
— Троих может и осилит русич, ежели то не вой самого Итиль-хана[4]. Ан видится мне, ноне не трое на одного идут козары. Глянь, дым какой повалил с кургана. Сила прет великая. Давненько не видывали на Руси таких сполохов. Святослав-князь унял было козарина. Сказывают прошлым летом крепкий мир обговорил с Хаканом.
— Козарин, он што твой волк. Мира дает, коли в овчарне его устережешь. Тогда он хвост подожмет — прямо-таки друг лучший. А как соберется зверье в стаю, так и пошли разбойничать. Покамест всех овец не порежут, не уймутся.
— Мы им не овцы.
— Знамо дело. Да степняки мыслят по-иному, особливо молодые. Наш мирный норов за слабость и опаску считают. А доселе не поймут, пошто с битой рожей утекают в свои пределы... Гля, как воронье разгулялось. Поживу чует. — Конопатое сухое лицо Тудора опечалилось. — Много поляжет русичей на полях бранных, ибо тяжкой и злой будет сеча.
— Взбодрись духом, Тудор! Не пристало нам, старшинам работного люда, головы свои, битвы не начиная, на вражьи копья надевать. Скорее их головы на русском рожне[5] побывают... — Будила усмехнулся в лохматую бороду и так сжал древко копья, что Тудору показалось — оно сейчас лопнет в узловатых ручищах городника. — Может, нынче приведется, дак на поединок пойду.
— Ты, Будила, истый богатырь, — сказал шорник почтительно. — Не упомню яз, штоб какой ни то козарин аль печенег мог с тобой совладать. Только на моей памяти повалил ты с десяток поединщиков, а яз тут всего-то шестое лето живу. Силушки ты великой, Будила, да только пошто судьбину пытать?
Мастер-городник нахмурился и сказал назидательно:
— Поединок — бой правый! Он дух ратников своих укрепляет. Яз победил — вся вражья рать сердцем дрогнет: значит, правда на моей стороне. Значит, бог не поддержал их поединщика в седле. Соображать надобно, голова-полова... Ну а ежели сам паду от могутной десницы вражьей, дак то за землю Святорусскую, и тем упокоюсь честию в садах Перуновых...
— Гляди! — прервал его Тудор, указывая рукой в сторону дальнего степного кургана.
Там точками показались всадники, летящие во весь дух. От свиты воеводы отделился десяток удальцов и с гиком и свистом устремился навстречу неведомым наездникам...
Вскоре по красным миндалевидным щитам и островерхим шлемам можно было узнать русских комонников[6] передовой заставы. Следом за первым всадником бежали два иноходца, один за другим. Меж двух копий, прикрепленных к их седлам, лежал на попоне человек. Далее, окруженный со всех сторон, скакал высокий вороной жеребец. В богатом седле с прямой передней лукой, связанный по рукам и ногам, сидел ссутуленный всадник нерусского обличья в сверкающих позлащенных латах. Шлема не было. На бритой спереди голове заплетены три косицы из оставленных на затылке волос. Поверх панциря колыхался от встречного ветра шелковый архалук[7], по голубому полю которого, казалось, прыгали и летали диковинные золотые птицы.
Всадники подскакали к холму и резко осадили коней. Но иноходцы с человеком на попоне, в груди которого торчал обломок пестрой стрелы, не задерживаясь, пробежали в ворота крепости.
Слуд внимательно оглядел дозорных. Вблизи было видно, что витязям пришлось нелегко, что была скоротечная рубка с врагом и бешеная многочасовая скачка — коренные и заводные кони все в пене, всадники в пыли и крови, на кольчугах и шлемах следы от ударов. У переднего воина посечено лицо.
— Кто таков? — коротко бросил воевода, вперив пронзительный взгляд в пленного.
Тот отвернулся.
— Козарский князь Казаран, — выступил вперед человек с посеченным лицом, десятский передовой сторожи Колюта. — Норовили степняки тишком порезать заставу, да дозорный Тешта углядел их и копием достал княжьего оружника. А тут и мы подоспели. До десятка бусурман было, но обложили их соколы мои. Отбивался князь козарский аки лев, покамест Ставр не ошеломил его булавой. Мы же с воями козарскими зло рубились. Всех посекли. Сами ж потеряли Ваулу да Казю, а у Тешты стрела в груди. Князь Казаран молчит, слова не вытянешь. Да только один богатырь ихний, помирая, сказывал, што валит на Русь сила несметная козарская. Впереди сам хакан-бек[8] Урак, а с ним десять его тарханов[9]. Теперича девять осталось, — поправился Колюта, указывая на пленного. — Похваляется нечистый хакан-бек козарский Урак, — продолжал он, — пожечь всю Русь Светлую, а князей и воевод наших сделать своими конюхами. Ишшо сказывал, што ноне миром они с печенегами и те тож силой великой несчитанной споро бегут к Киев-граду и сей часец перелезли через Змиевы валы и обложили городище Родень...
Воевода удивленно приподнял бровь — мир хазар и печенегов показался ему странным. Неужели вся степь кочевая ополчилась на Русь?
— Так ли? — спросил он пленника.
Тот зло повел на воеводу налитыми кровью глазами, облизнул пересохшие толстые губы, криво усмехнулся и промолчал.
— А ведь мы с тобой встречались, князь Казаран. Аль не припомнишь? Похвалялся ты меня в полон взять и колодку на шею надеть, а теперь... — Слуд недобро прищурился, не закончил.
Руссы, окружавшие их, рассмеялись. Воевода сурово глянул на них и, когда все смолкли, распорядился:
— Полонянника напоить, перевязать раны!.. Тебе, Колюта, с десятком свежей сторожи и полоном спешно скакать в Киев-град. Поведаешь все как есть князю нашему Святославу. Да пуще глаза стереги тархана козарского. Много чего он ведает. Вам же, друзи, — обратился Слуд к дозорным, — отдыхать и готовиться к битве! А покамест по имени великого князя Святослава жалую каждого серебряной гривной[10]!
Слава князю Святославу! — рванули из ножен мечи запыленные витязи: десятки клинков молниями блеснули над их головами.
К Колюте и пленнику подошли лекари-ведуны, перевязали раны, напоили отваром из пахучих трав. Отроки подвели свежих коней — коренных и заводных. Гриди легко взлетели в седла и с места в карьер рванулись в сторону Киева. Вскоре только по легкой струйке пыли в колышущейся степи угадывался их путь.
