– Ах, монсеньор, спасите ее!.. Спасите Фаусту, а потом возьмите мою жизнь... Я отдаю ее вам.
– Ваша жизнь слишком дорога, кардинал... То, что я собираюсь просить у вас, слава Богу, менее существенно.
Это было сказано очень просто, даже ласково.
И тем не менее у Монтальте возникло ясное предчувствие, что инквизитор предложит ему какую-то чудовищную сделку, от которой и будет зависеть жизнь или смерть Фаусты. Однако же он посмотрел Эспинозе прямо в лицо и сказал:
– Все, что угодно, монсеньор! Просите!
Эспиноза подошел к нему совсем близко, почти вплотную, и, смерив взглядом, произнес:
– Берегитесь, кардинал!.. Берегитесь!.. Я спасу эту женщину, ибо дороже ее жизни нет ничего на свете... Но взамен вы будете принадлежать мне... Запомните это!
Монтальте яростно тряхнул головой, дабы показать, что его решение бесповоротно, и хрипло сказал:
– Я запомню, монсеньор. Спасите ее – и я принадлежу вам... Но ради Бога, поторопитесь, – добавил он, вытирая со лба бисеринки пота – знак тревоги.
– Я не забуду вашего торжественного обещания, – строго сказал Эспиноза.
И, указав на недвижную Фаусту, повелел:
– Помогите мне!
Нежно, словно лаская, Монтальте обхватил голову Фаусты своими дрожащими ладонями и, трепеща от надежды, тихонько приподнял ее, в то время как Эспиноза вливал ей в рот содержимое флакона.
– Теперь подождем, – сказал инквизитор.
Через несколько мгновений по щекам Фаусты разлился легкий румянец.
Склонившись над ней, Монтальте с невыразимой тревогой следил за действием противоядия – это действие казалось ему слишком медленным.
Наконец чуть заметное легкое дыхание оживило приоткрытые губы, и Монтальте, почувствовав на своем лице это слабое дуновение, в свою очередь, сам глубоко вздохнул, словно желая помочь невидимой работе, которая совершалась в этом организме.
Он положил руку на грудь Фаусты и тотчас выпрямился, глаза его заблестели: ее сердце билось... да, очень тихо, но все-таки билось!
– Она жива! Она жива! – вскричал он, обезумев от радости.
В тот же миг Фауста открыла глаза и устремила их на склонившегося над ней Монтальте; почти тотчас же, тяжело вздохнув, она вновь закрыла их.
Грудь ее поднималась от равномерного дыхания. Казалось, она спит.
Эспиноза, который невозмутимо созерцал эту сцену, сказал:
– Не пройдет и двух часов, как принцесса Фауста полностью придет в себя.
Монтальте, отныне уверенный, что чудо наконец свершилось, кивнул, показывая, что он согласен с этим утверждением, и склонившись перед Эспинозой, спросил:
– Каковы будут ваши приказания, монсеньор?
– Господин кардинал, – отвечал инквизитор, – я прибыл из Испании специально за неким документом, на котором стоит подпись Генриха III Французского и который скреплен его печатью. Документ заперт в маленьком секретере в спальне Его Святейшества. Никто не может проникнуть в эту спальню в отсутствие папы... Никто... кроме вас, Монтальте!.. Этот документ, – повторил он после небольшой паузы, – этот документ нам нужен!
С этими словами Эспиноза пристально посмотрел Монтальте прямо в глаза.
Кардинал холодно ответил:
– Извольте... Я иду за ним.
И тотчас, тяжело ступая, вышел.
Оставшись один, Эспиноза, казалось, погрузился в глубокие размышления. Затем он подошел к Фаусте и, слегка прикоснувшись к ее плечу, чтобы разбудить, сказал:
– Хватит ли вам сил, сударыня, выслушать и понять меня?
Фауста открыла глаза; ее серьезный и проницательный взгляд остановился на инквизиторе – тот довольствовался этим немым ответом и продолжал:
– Прежде чем я уйду, сударыня, я хочу успокоить вас касательно судьбы вашего младенца... Он жив... В это самое время ваша служанка Мирти, должно быть, уже покинула Рим, увозя тот священный груз, который вы доверили ей... Однако не думайте, будто Сикст V сохранил этому ребенку жизнь единственно ради того, чтобы сдержать данную вам клятву... Если ребенок еще жив, сударыня, то лишь потому, что Сиксту известно: вы где-то спрятали десять миллионов и завещали их вашему сыну... Если Мирти смогла беспрепятственно покинуть Рим, значит, Сикст знает, что вашей служанке ведомо то место, где зарыты миллионы.
На минуту Эспиноза умолк, желая увидеть, какое действие возымело его сообщение.
Фауста по-прежнему не сводила с него огромных черных глаз. Опытный взгляд инквизитора не обнаружил на этом бесстрастном лице ни малейшего следа волнения; но он должен был добиться своего и потому настаивал:
– Вы слышите меня?.. Вы меня хорошо поняли?
Фауста сделала знак, что поняла его.
Эспинозе пришлось и на сей раз довольствоваться этим безмолвным ответом.
– Это все, что я желал вам сказать, сударыня. Он степенно, пожалуй, даже почтительно, поклонился, медленно направился к двери и открыл ее. Но прежде чем перешагнуть порог, он обернулся и добавил:
– Еще одно слово, сударыня: господину де Пардальяну удалось спастись в пожаре Палаццо-Риденте... Пардальян жив, сударыня!.. Вы слышите меня? Пардальян жив!
После чего Эспиноза спокойно вышел.
Большой письменный стол, два кресла, небольшой секретер, несколько табуретов, узкая кушетка, скамеечка для молитвы, над ней – великолепное золотое распятие – чудо искусства Бенвенуто Челлини, единственный предмет роскоши в этом помещении; обширный камин, где пылает яркий огонь; пушистый ковер, тяжелые, плотно задернутые занавеси – такова была спальня Его Святейшества Сикста V.
Годы и постоянные труды сделали свое дело – это уже не тот богатырь, каким он был когда-то. Но огонь, который подчас еще вспыхивал в глазах под этими насупленными бровями, все же выдавал в старике неутомимого борца и хитрого интригана.
Сикст V сидел за письменным столом, спиной к камину. Он думал:
«К этому моменту Фауста уже приняла яд. Для тебя, палач, для тебя, народ Рима, праздник окончен: Фауста умерла!.. Служанка Мирти покинула замок Сант-Анджело, унося с собой ребенка Фаусты...-сына Пардальяна!..»
Папа поднялся, заложив руки за спину, сделал несколько шагов, затем вновь сел в кресло, повернул его к огню и протянул к пламени свои исхудавшие руки; он вновь вернулся к своим думам:
«Да, те несколько дней, что мне еще осталось прожить, будут спокойными – ведь этой авантюристки больше нет!.. Теперь мне, прежде чем я умру, остается лишь покончить с Филиппом Испанским... Покончить с ним! С католическим королем! Да, клянусь Небом, – ведь он хотел покончить со мной. Никто не может бросить вызов Сиксту V и остаться безнаказанным!.. Но как с ним покончить? Как?»
Папа повернулся к секретеру, вынул оттуда пергамент и медленно пробежал его глазами. Он прошептал:
