— У меня есть к тебе дело, центурион, — сказал как бы между делом легат.
— Я слушаю.
— Не хочешь перейти в мою свиту?
— Я с радостью… — сказал Приск и осекся.
— Тебя что-то тревожит? — спросил заметивший колебания центуриона Лонгин.
— Только одно: у тебя, легат, маловато охраны для здешних мест.
— Охрана — не твоя забота, — заверил Приска Лонгин. — Главное — крепости. И прежде всего — крепости даков. А кстати… — опять совершенно небрежный тон и полная незаинтересованность. — Ты ведь ездил в Берзобис?
— Именно так, легат.
— По какому делу?
Приск опять на миг смешался.
— По личному. Так получилось… — Приск пытался спешно прикинуть, стоит ли говорить о цели поездки Лонгину: не уплывет ли столь необходимое ему назначение после рассказа. Но тут же понял: лучше ничего не скрывать, легат так и так выведает подробности, только уже у других. Так что пусть сразу решает — брать Приска к себе или нет. — Зимой, два года назад, когда бастарны устроили рейд на Нижнюю Мезию, усадьбу моей жены разграбили…
— Ты женат, центурион? Это странно.
— Официально — нет. Но я считаю Кориоллу своей женой, хотя по закону она конкубина…
Он сделал паузу в надежде, что разговор плавно утечет в сторону, и в новых вопросах и ответах потонет неудобная тема, но Лонгина, как старого бойца-гладиатора, было не так-то просто сбить с позиции.
— Я слушаю, центурион. Какие дела у тебя были в Берзобисе?
— Усадьбу в Мезии разграбили, — вернулся к прерванной фразе Приск, — матушка Кориоллы и ее младшая сестра Флорис оказались в плену у варваров. Их потом видели в обозе местного царька Сусага. Из Берзобиса тамошний ликса[11] прислал письмо в Эск, что среди рабов есть девушка по имени Флорис, и по всем описаниям выходило, что это сестренка Кориоллы.
— Так ты нашел ее? — живо спросил Лонгин. — Почему не везешь с собой? Денег выкупить не хватило? Оставил бы заемное письмо под свое жалованье.
Приск отрицательно покачал головой:
— Это не она. В самом деле рабыню звали Флорис, и годами молода… Но не она.
— Выходит, твоя якобы свояченица так и осталась у даков? — уточнил Лонгин.
Приск нехотя кивнул: ясно было, что центуриона Пятого Македонского легиона[12] это неофициальное родство делает уязвимым.
— Искать в этих местах пленницу — многотрудное дело и к тому же совершенно бесполезное, — подал голос Асклепий. При этом он состроил самую наигрустнейшую мину, как будто ему всем сердцем было жаль, что центурион так и не нашел несчастную Флорис.
— Пленников отправляют далеко на север за Марис,[13] — пояснил Лонгин. — Туда сбежали даки-переселенцы из долины,[14] там же прячутся наши дезертиры, выдачи которых добивается император.
— И там золотые и серебряные копи, — добавил Приск.
— Ты бывал на севере? — живо спросил Лонгин.
— Нет. Дальше Мариса ходить не доводилось.
— А где был? — Взгляд Лонгина вдруг сделался остер, как хороший дакийский клинок, мгновенно вспарывающий плоть. В чем в чем, а в металлах даки знали толк.
— Штурмовал Апул, Костешти, Блидару. — Приск хотел упомянуть, что уже после того, как Децебал сдался, ездил с Адрианом осматривать Пятре Рошие,[15] стоял на вершине Красной скалы как победитель, разглядывая тонущие в синем далеке хребты и долины. Но промолчал — Пятре Рошие вызывала у него суеверный страх.
— Что было самым трудным, центурион?
— Видеть, как разрушается этот молодой мир. Как будто убиваешь юношу, еще не вошедшего в возраст.
Ответ был неуместный, Приск понял это сразу по реакции легата.
— Это слова художника, а не центуриона, — заметил сухо Лонгин. — Центурион должен помнить, что юноша, не задумываясь, всадит кинжал под ребра солидному человеку, в виде которого ты представляешь нашу империю, надо полагать.
— Которая во времена Траяна зазеленела новыми ветвями, — тут же нараспев вставил льстивую фразу Асклепий.
— Всадит клинок не только под ребра, но и в спину, — согласился Приск.
— А какая из крепостей самая неприступная?
— Сармизегетуза. Потому что мы ее так и не взяли.
* * *
Вышло как-то само собой, без всяких усилий со стороны Приска, что поутру он отправился вместе с Лонгином в Дробету. Ехал центурион впереди, за ним верхом скакало человек десять ауксилариев из охраны легата: все всадники — красавцы как на подбор, в начищенных чешуйчатых доспехах, на рослых лошадях. Остальная часть турмы,[16] сопровождавшей легата, ехала за четырьмя повозками. В первой, как успел заметить Приск, везли багаж и утварь легата, во второй — как стало понятно из невнятных намеков — архив и особо важные вещи. Какие именно, никто центуриону, разумеется, не доложил. Еще в две повозки загрузили тяжелую экипировку — кожаные палатки и прочий военный скарб. Если бы человек положения Лонгина путешествовал по Италии, то повозок было бы неисчислимое множество, а вместо трех рабов и вольноотпущенника за хозяином тащился бы караван прислуги, и взятым в дорогу барахлом можно было бы набить просторную виллу. Но лимес многих отучает от дурацких привычек.
Эту дорогу римские легионы проложили еще в первую кампанию, когда шли на штурм Дакийского царства вместе с Траяном, как будто не воевать торопились, а обустроить дикие места. Впрочем, хорошо проложенная римская дорога — это клинок в плоти соседнего царства, по острию которого будут течь вглубь страны торговцы с товарами и легко и быстро в случае надобности передвигаться легионы.
— Стой! — негромко крикнул центурион и сам тут же натянул узду.
— В чем дело? — спросил легат, подъезжая на упитанном и немолодом, чем-то неуловимо смахивающем на своего хозяина сером жеребце.
— Вон те елочки! — Приск указал на несколько зеленых красавиц, что выстроились близ дороги как раз за обочиной.
— И что?
— Когда ехал в Берзобис, их там не было. Они не могли вырасти за несколько дней.
— Запомнил, что здесь не было елок? Хм… — В голосе Лонгина проступило недоверие. — Может быть, это какое-то другое место?
— Их — здесь — не было, — отрезал Приск.
— Сейчас проверим. — Лонгин повернулся к своим: — Витрис! — окликнул он одного из ауксилариев. — Дай-ка мне пару дротиков. Встать в круг! — гаркнул всем истинно по-командирски.
«Тонковато будет», — усмехнулся про себя Приск, будто речь шла о пироге либо стенке в хижине, а не о построении всадников. Но легата окружили проверенные бойцы, не какие-нибудь новобранцы-тироны, и это обнадеживало.
