Именно тогда маркиза ди Сан Себастьяно, пустив в ход все свои способности, приступила к атаке на принца.
Однажды вечером герцог вернулся к себе разбитый от усталости и, падая в кресло, произнес в присутствии нескольких приближенных слова, которые невольно сорвались у него с языка:
— О! Как мне нужна сейчас любящая женщина, подруга, способная поддержать и утешить меня в моих несчастьях, разделить их со мной.
Какой-то неловкий — или, может, смелый — придворный произнес тогда имя герцогини Марии Анны.
— Да, конечно, — продолжал Виктор Амедей, — но герцогиня француженка, Людовик Четырнадцатый — ее дядя, а ее брат — во вражеской армии, и, какую бы нежность она ни питала ко мне и к нашим детям, ей невозможно всем сердцем сочувствовать мне. То же самое можно сказать и о моих бедняжках-дочерях, которые находятся во Франции и Испании… О! У принцесс очень тяжелое положение!
На следующий день, когда его высочество вернулся, дежурный придверник, приняв таинственный вид, сообщил ему, что в задней комнате его ждет дама: она так настаивала на необходимости встретиться с принцем и сообщить ему нечто чрезвычайно важное, что он не решился выпроводить ее.
— И что же это за дама? Ты знаешь ее?
— Конечно, ваша светлость: это маркиза ди Сан Себастьяно.
— А! — воскликнул Виктор Амедей с радостным удивлением. — Благодарю вас, господа, я очень устал и хочу отдохнуть.
Придворные удалились. Они ничего не слышали, но все поняли: придворные всегда все понимают.
Маркиза решилась на рискованный шаг, чреватый либо полным провалом, либо обретением того, что принц и в самом деле дал ей.
Когда герцог вошел, она вся задрожала, и ее волнение не было наигранным, что, впрочем, вполне понятно. Маркиза встала; она была очень красива в черном платье — этот цвет был ей необыкновенно к лицу.
— Что случилось, сударыня, — спросил Виктор Амедей, — и кому я обязан нечаянной радостью видеть вас?
Маркиза смутилась, отчего похорошела еще больше, затем смело и решительно подошла к принцу:
— Ваше высочество простит и извинит меня.
— Прощаю и извиняю за все, что вам будет угодно, прошу только — не обрекайте меня на ожидание, ибо я умираю от нетерпения, ваше присутствие — такое великое и редкое счастье, что я просто ослеплен им.
— Тогда, ваша светлость, позвольте мне спросить… помните ли вы о прошлом?
— Помню ли я, сударыня! Вы не дачи мне возможности объясниться, иначе давно знали бы об этом.
— Ваше высочество, если бы государственная деятельность удовлетворяла вас полностью, я сочла бы это странной переменой; лишившись столь долгой и нежной привязанности, вы наверное страдаете от одиночества, не видя рядом с собой преданных людей, помимо членов семьи, которым не всегда можно доверить свои мысли.
— О! Вы правы!
— Ваша светлость, девушка, которую вы знали когда-то, стала женщиной, а затем вдовой, но душой она не изменилась. Вам необходима подруга, ее верность и ее постоянство, и эта женщина перед вами; я пришла сюда, преодолев застенчивость, приличествующую моему полу, но я не сделала бы этого, если бы Виктор Амедей был все тем же могущественным государем, некогда удостоившим меня своим вниманием, тогда как несчастному, покинутому государю прежняя возлюбленная может предложить свою жизнь и почтительную дружбу. Поскольку мои слова далеки от лести, надеюсь, вы не воспримите их как дерзость с моей стороны…
— Я воспринимаю их как милосердие и доброе деяние; о, как признателен вам бедный принц, готовый принять эту благородную и искреннюю дружбу, ниспосланную ему в его несчастье и одиночестве! Другие оставили меня наедине с моими страданиями, вы же готовы прийти мне на помощь, так будьте благословенны! Рядом с вами я буду помнить лишь о вас одной.
От этого дня г-жа ди Сан Себастьяно большего и не ожидала; она притворилась, будто хочет удалиться, надеясь, что ее удержат. Так и случилось.
Но маркиза не стала официальной любовницей принца — их отношения были целомудренными, — а возложила на себя роль подруги, советчицы, подобной Эгерии воинственного Нумы. Она проявляла преданность, незнающую страха, не расставалась с герцогом ни на один день, пренебрегая всеми опасностями. Маркиза пробудила любовь и уважение к себе со стороны герцогинь — они не ставили под сомнение ее честность, не углублялись в суть щекотливого вопроса.
Я полагаю — но это лишь мое личное ощущение, — что г-жа ди Сан Себастьяно не всегда была непреклонна и конечно же уступала принцу, только не часто, а лишь в нужную минуту, чтобы не остудить пыл неутоленных желаний в сгорающем от страсти мужчине, и это позволяло ей добиваться от принца всего, что ей было угодно, и, ловко лавируя, властвовать над ним. Бесспорно одно: ее господство длилось до кончины герцога, а останься он в живых, продолжалось бы дальше.
Итак, г-н де Лафейад осадил Турин, а его светлость герцог Орлеанский, один из командующих армией, послал туда офицера-парламентера, чтобы выяснить, где расположена ставка герцога Савойского: он хотел уберечь ее от обстрела; кроме того, герцог Орлеанский предлагал принцессам и сыновьям его королевского высочества пропуска, чтобы они, не подвергаясь опасности, могли удалиться куда им будет угодно. Король Людовик XIV оказывал им все эти милости, желая угодить принцессе Бургундской и не нанося при этом ущерба успеху своего оружия и своим политическим интересам.
Герцог принял парламентера весьма доброжелательно.
— Сударь, — сказал он, — передайте герцогу Орлеанскому и господину де Лафейаду, что я должным образом тронут поступком его величества короля Франции. Но я не принимаю его предложений. Моя ставка находится везде, где мое присутствие необходимо для защиты города; к тому же я не могу согласиться, чтобы оберегали меня, в то время как мои подданные подвергаются опасности. Что же касается моей матери, жены и детей, то в тот день, когда мне будет угодно удалить их, они уедут из города, не прибегая ни к чьей другой защите, кроме моей. Прошу вас поблагодарить от моего имени вашего генерала, сударь,. А теперь мы отправимся в церковь и возблагодарим Бога за снятие! осады с Барселоны, затем начнется праздник, и мы просим вас почтить его своим присутствием. Потом вы сможете рассказать, что двор в Турине и под обстрелом французских ядер все так же блестящ, как во времена своего величия. Вы увидите местных дам, убедитесь, что они могут: соперничать с самыми красивыми женщинами на свете, и, надеюсь, засвидетельствуете это перед лицом как наших друзей, так и наших врагов.
Парламентер запомнил эти гордые слова и передал их герцогу Орлеанскому (именно от него я и узнала обо всем этом). Офицер присутствовал на празднике, вел себя очень любезно — с той изумительной непринужденностью, с какой французы применяются к обстоятельствам. Ради него придворные дамы пустили в ход все свое кокетство и самые соблазнительные улыбки; они говорили, что гость должен увезти с собой благоухание их красоты, дабы вызвать ревность у всех женщин Франции и свести с ума всех французских сеньоров. Неоспоримо то, что французский офицер привез оттуда рассказ о прелестном увлечении герцога Орлеанского, который сам поведал мне о нем, не требуя соблюдать тайну. Бедный принц, как известно, пережил немало любовных авантюр, но ни одна из них не была столь приятной и достойной, как эта.
