Зайдель взял блокнот и стенографическим способом стал записывать указания начальства.
— Пусть эта особа познакомится с хозяином мастерской, втолкует ему, что Клаувиц женится на ней и переезжает… ну хоть в Нюрнберг, что ли… И пусть смотрит, чтобы он не вступал в душевные разговоры ни с кем в мастерской. Если Нейброннер догадается, что какой-то Клаувиц, который умеет только отверткой орудовать, догадался скопировать его аппарат, да еще предложил нам, считайте, что план провалился.
— Я все это понимаю, господин Ронге.
— Более того — если мы спугнем Нейброннера, об этом узнает не только российская разведка. Нейброннер просто разместит свои заказы в другой мастерской. А пока аппараты ему делают во Франкфурте-на-Майне, есть шанс, что мы будем узнавать о нововведениях. Может же Клаувиц раз в полгода приезжать с женой и угощать пивом старых приятелей?
— Именно так, господин Ронге. Осталось только подождать результата.
— Долго он там будет возиться?
— Понятия не имею. Эти пленки нужно сперва держать в проявителе, потом в закрепителе, потом еще что-то с ними проделывать. Придется ждать, господин Ронге. И если Клаувиц наобещал того, чего выполнить не сможет, отправить его во Франкфурт-на-Майне ночным поездом… или не отправлять?
Зайдель не заглядывал в глаза Ронге, всем видом показывая ожидание ответа; он просто занялся стопкой газет, а Ронге уставился на исчерканный листок.
Где гарантия, что Клаувиц, за непригодность к делу возвращенный во Франкфурт-на-Майне, не пойдет рассказывать всем соседям о путешествии в Вену?
Император на портрете чуть заметно покачал головой — ну что же, одним Клаувицем больше, одним Клаувицем меньше, Макс Ронге не станет мучиться угрызениями совести, Макс — умница, побольше бы таких, преданных трону и лишенных всякой сентиментальности.
— Опять им неймется, — проворчал Зайдель, адресуясь к настолькой лампе. — Одна лишь «Корреспонденц-Вильгельм» пишет, что состояние государя императора отличное и что он ежедневно принимает доклады и дает аудиенции. Остальные пытаются ставить Его Величеству врачебные диагнозы. И что с ними делать?
— Ничего, — буркнул Ронге. — У народа должно быть развлечение. Пусть кумушки сравнивают диагнозы и решают, где вранье, где правда. Это лучше, чем если бы они обсуждали наши сербские дела.
— Именно так.
Сербия была большой бедой Австро-Венгерской империи. Под боком у империи заварилась кровавая каша, соседи-албанцы требовали самостоятельности, бунтовали против хозяев-турок, а сербское правительство, оказав неожиданную стойкость, ввело в Албанию свои войска, и выяснилось вдруг, что грозить ему войной бесполезно. Загадочной казалась Зайделю и Ронге позиция России; между Веной и Санкт-Петербургом шла тонкая дипломатическая игра, и вроде Россия уже почти отказалась поддержать требования Сербии насчет албанских территорий, но настаивала на том, что сербы должны иметь свой выход к Адриатическому морю, а какой же выход без своего порта?
Ронге и Зайдель флегматически толковали об этом, чтобы убить время. И чтобы раньше времени не думать о судьбе Клаувица — в том случае, если он не сумеет сделать снимки. Чемодан с реактивами — это всего лишь чемодан с реактивами, и знает ли неудачник из механической мастерской, как с ними обращаться, — большой вопрос.
Наконец Зайдель пошел узнавать, как обстоит дело. Он вернулся с Клаувицем и с подносом, на котором лежали крошечные мокрые фотографические карточки.
— Это надо смотреть через проектор, при большом увеличении, — сказал он, — но, кажется, получилось довольно отчетливо. Тут шкаф, тут окно. Если мы получим фотоснимки примерно такого качества…
Он выразительно замолчал.
Ронге долго смотрел на поднос.
— Да, — наконец сказал он. — Это было бы неплохо. Ну, Клаувиц, обсудим условия. Вы беретесь изготовить десяток таких аппаратов. Хорошо бы парочку сделать, скажем, в виде дамской пудреницы или чего-то этакого… чернильницы, к примеру, у которой крышка прикрывает объектив… Мастерская будет оборудована в соответствии с вашими требованиями. Потом появятся еще заказы. Жалованье для начала — триста крон в месяц. Такой доход имеет почтенный венский булочник или портной. Дальше будет видно.
Клаувиц уставился на Ронге с восторгом, рассыпался в бессвязных благодарностях, и его насилу удалось выпроводить.
— Ну, стало быть, решено. Зайдель, проследите, чтобы в гостинице за нашим механиком был хороший присмотр. И завтра командируйте к нему вышеупомянутую особу.
— Будет сделано.
— Мастерскую устройте где-нибудь в Леопольдштадте. Затем — наладить присмотр за Нейброннером. Мало ли что ему еще придет в голову.
— Будет сделано, господин Ронге.
— Вернемся в Ригу. Пуделю, значит, уже наступили на хвост… Ничего, ему найдется дело во Львове, в нашей резидентуре, он ведь опытный вербовщик. Пусть отдыхает и школит новобранцев. Сколько ему исполнилось?
— Я запрошу его дело в архиве… — Зайдель задумался. — Сорок пять или сорок шесть…
По лицу Ронге Зайдель прочитал краткую мысль: староват, староват… И что еще должен подумать, услышав эти цифры, мужчина, которому нет и тридцати?
Сухопарому, подтянутому Зайделю было за пятьдесят, но он отчаянно держался за свою военную выправку, за разворот плеч и особую удалую манеру выпячивать грудь; как знать, может, они помогают скинуть хоть десяток лет? Что касается Ронге — тот был строен уже не по-юношески, а как мужчина, не пренебрегающий манежем и фехтовальным залом. Он нравился дамам — очевидно, чуяли горячую венгерскую кровь, глядя на сухое лицо, глубоко посаженные внимательные глаза, нос с горбинкой. Был ли в роду у начальства хоть один венгр — Зайдель доподлинно не знал, но рассуждал так: Ронге бывает педантичен, как прусский служака, но иногда склонен к авантюрам, как мадьярский разбойник-бетяр, вот и сейчас — что, как не авантюра, вся эта затея с фотографической камерой Нейброннера?
Да и недавняя рижская история тоже на поверку оказалась авантюрой. Хотя все шло гладко и попытка похищения русских авиаторов, перестраивавших обычный «фарман» в самолет-разведчик, практически удалась… В последний момент вмешались русские, в последний момент! И даже непонятно, кто вмешался. Пудель, побывавший впоследствии на Солитюдском ипподроме, превращенном в аэродром, доносил: возникли из мрака и исчезли во мраке, а ночное преследование самолета двумя всадниками по описаниям очевидцев вообще похоже на сцену из дешевого народного романа.
Вроде бы Ронге — шлезвигский род, думал Зайдель, но под кем только не был этот Шлезвиг, и под Данией, и под Пруссией, и под Австрией, и кто туда только не залетел полвека назад, в буйную военную пору, поди теперь разберись…
