— Сейчас я выхожу с Сием, чтобы захватить одного типа, который должен мне выдать, где гнездится Док. Вы выходите через сорок пять минут под командованием Юзефа. Встречаемся на Лоу Лейн.
Батхерст сказал только это и ушел. Без пяти девять все уже были в Сторгейте.
— Пошли на Флит Дитч, — приказал Батхерст.
Не прошло и четверти часа, как они были у цели.
Флит Дитч. Эта улица, впоследствии, после расширения, называемая Флит Стрит, довольно широкая, вонючая и грязная, была королевой среди самых паршивых улиц Лондона. Старинные описания этого квартала и его артерий, таких как Флит, Чик Лейн, Филд Лейн[114] и других, переплетенных густой сетью закоулков, могут вызвать сомнения читателя, поскольку представляют картину более мрачную и более позорную, чем описания Двора Чудес[115] в средневековом Париже. Сложно поверить, что в XIX веке в Лондоне существовали такие места, где среди белого (пускай и туманного) дня срезали кошельки или перерезали горло, ночью — устраивались дикие оргии, во время которых разврат, азарт и преступление соревновались друг с другом, а утром нужен был сильный дождь, чтобы смыть подтеки крови. Ни констебль, ни «Чарли»[116], ни «Красный»[117], никто из чиновников не осмеливался зайти после наступления темноты в эту обитель беззакония. Дезертиры армии и флота, шулеры и убийцы, проститутки и украденные дети, перекупщики, воры, нищие-наводчики, бандиты всех мастей, пола и возраста, рас и национальностей устроили себе здесь вонючее логово на земле и под землей, поскольку под самой Флит Дитч и в окрестностях располагался подземный город — истинная преисподняя нор и подземелий, в которых прятали добычу, насиловали женщин, хоронили тела и пили до умора.
Только одно место в этом царстве порока и насилия пользовалось неизменным уважением: «Олд Вайн Хаус» — винный погребок, который посвященные называли «палубой Дока». Гарантией этого уважения был страх. У этого заведения имелась собственная клиентура, и здесь не любили чужаков; поэтому были такие, кто жил неподалеку от Флит Дитч с самого рождения и ежедневно проходил мимо входа с облезшей вывеской, но так и не видел, что же находится внутри. Окна всегда закрывали плотные шторы. Они не поднимали даже в полдень, поэтому даже солнце было из тех обитателей квартала, которые не были удостоены чести осмотреть таинственную «палубу Дока». Батхерст и вправду был дерзок — он осмелился совершить то, что было запрещено самому Солнцу!
В двойном круге света фонарей, висящих под кирпичным козырьком, словно призраки появились поляк Матеуш и Браун. Они обезоружили охранников и впихнули их внутрь, после того как Юзеф, Джимми Липтон, Парвис, Сий и Батхерст влетели в зал. Трое первых запрыгнули на столы, и поляк крикнул:
— Если кто шевельнется — убью! Лапы вверх и под стенки! Давай!
И в тот же момент нажал на курок: раз и другой, и Браун сделал то же самое. Не все удалось, как им хотелось. Кое-кто из присутствующих попытался вытащить оружие — таких тут же пристрелили. Еще один, закрыв голову руками, прыгнул в окно, разбил стекло, перекатился по земле, поднялся, но внезапно закрутился на месте и свалился в лужу, будто его срезали косой. Это проявил бдительность Ригби.
Все продолжалось буквально несколько секунд[118]. Пока Юзеф расставлял два десятка бандитов под стенами, а Матеуш с Парвисом обыскивали их, забирая оружие, Батхерста в зале уже не было. Еще до того, как раздался первый выстрел, он приложил бармену ствол к виску и прошипел:
— Говори, где Док, или я тебя пришью!
Движение руки в направлении занавески, закрывавшей дверь, удар рукоятью пистолета по голове и рывок с Сием в направлении дверей, в грохоте выстрелов за спиной.
Вторая комната была пуста. Высоко, чуть ли не под потолком, по стенам шла галерея, на которую вела узкая лестница. На противоположной стене было двое дверей: справа и слева. Ну, какая из них? Батхерст остановился в сомнении, и тут же услыхал за собой слова Липтона, которые ожидал услышать:
— Бросайте оружие, сэр! И оба лапки вверх. Быстро, иначе буду стрелять!
Батхерст бросил револьвер на пол. Вместе с Сием он поднял руки.
— Все нормально, Джимми! — крикнул с галереи мужчина с нацеленным вниз ружьем. — Обыщи их и проведи к шефу.
Липтон вынул нож из под рубашки Сия. У Батхерста не нашел ничего. Их подтолкнули к левым дверям. За этой дверью находилась очередная лестница, ведущая вниз. Шли они почти на ощупь. Следующая дверь, длинный, извилистый коридор, еще одна дверь — и теперь они оказались в обширном помещении, настолько изысканном, как будто оно находилось в Букингемском Дворце, а не рядом с Флит Дитч. На стенах висели картины и гравюры, восточные ковры, миниатюры и оружие; пол был покрыт роскошным ковром. Эта комната на задах «Олд Вайн Хаус» была словно жемчужина в навозной куче.
За резным столом из красного дерева, на котором царила поддерживаемая бронзовыми нимфами лампа, развалившись в кресле, сидел инспектор Литтлфорд[119]. Он играл маленьким костяным ножиком для разрезания бумаг. По обеим сторонам стола стояли два рослых типа, нацелив пистолеты на Батхерста и его слугу. Литтлфорд указал одному из них на Сия:
— Выведи его и закрой в подвале.
После этого он стал рассматривать Батхерста с любопытством ученого, наблюдающего за редким видом червяка. Через пару минут он усмехнулся и сказал:
— Приветствую вас, юноша, вот мы снова и встретились. Гарри, подай ему стул.
Батхерст сел.
— Предупреждаю, не обижайте Сия! — обратился он к Литтлфорду.
Тот подал едва заметный знак глазами, и кулак Липтона врезался в лицо сидящего. Бенджамен грохнулся на пол вместе со стулом.
Поднимаясь, он получил еще один удар, в живот. Бенджамен согнулся пополам. Он опасался, что его начнут пинать ногами, но этого не произошло. Подал голос Док:
— Помоги ему встать, Джимми. Итак, молодой человек, по предупреждениям мы сравнялись. Таким вот способом я предупредил тебя не открывать рот, когда не просят. В этой комнате или молчат, или отвечают на вопросы, которые задаю я. Платок у тебя есть? Оботри губы, не люблю вида крови. Вот, так уже лучше. Сколько тебе лет?
— Двадцать три.
— А выглядишь на меньше, но мне казался старше. Слишком быстро надоело тебе жить. Вообще-то, дорогой мой, ты из породы самоубийц. И в своей сегодняшней смерти ты не можешь обвинять меня, только самого себя, а точнее — свою собственную глупость. Понятное дело, глупость тоже может быть способом использования своих мозгов. Как и любой другой. Но этот способ наименее удачный, поскольку весьма редко его плодами становится седина. Тем более, когда глупость соединяется с дерзостью. Вот если бы…
