Цезарь строго запретил величать себя господином; в беседе с ним следовало использовать слово принцепс — первый сенатор. Первый среди равных. Отрыжка демократии.
— Хорошо, — кивнул Август. — Итак, ты собирался посетить остров Планация. Известно ли тебе, что туда нельзя попасть, не имея специального пропуска?
— Да, известно, — ответил Сабин, с трудом выдерживая пристальный взгляд цезаря.
— Хорошо. А известно ли тебе, почему этот остров находится на особом положении?
— Да, известно, — повторил Сабин, с грустью думая о том, что не видать ему теперь дядиной виллы, как своих ушей.
— Но как же тогда ты осмелился нарушить мой указ? — с гневом спросил Август. — Ведь ты же солдат, я вижу, ты давал присягу верности. Кстати, где ты служишь?
— Я служил в Первом Италийском легионе. Сейчас в отставке. Еду домой.
— Ну, не совсем домой, — желчно заметил Август. — И отставка от присяги не освобождает. Ладно, зачем ты хотел попасть на Планацию?
— Чтобы повидаться с Агриппой Постумом, — просто ответил Сабин, не питая уже никаких иллюзий насчет своей дальнейшей судьбы.
— Ага. Ты хотел повидаться с человеком, который был по моему указу, утвержденному сенатом, сослан на остров за недостойное поведение. Зачем?
— Чтобы передать ему письмо.
— Письмо? — воскликнул цезарь. — Какое еще письмо?
Фабий Максим молча положил перед ним восковые таблички, отобранные у Корникса.
Август накрыл их рукой и некоторое время молчал. Никто не отваживался нарушить тишину, повисшую в каюте.
— Так, — произнес наконец цезарь. — От кого же это письмо?
— От Германика, — выдохнул Сабин, совершенно потерявший интерес к происходящему и впавший в полную апатию.
— От Германика? — недоверчиво переспросил Август. — От моего внука? Что за клевета! Он не мог за моей спиной сноситься с Постумом.
Сабин пожал плечами. И вдруг решился. Была не была, надо спасать свою шкуру. А попутно и шкуры еще нескольких людей. Все равно выбора нет.
— Мог, принцепс, — решительно сказал трибун. — И доказательство — перед тобой. Я поклялся честью, что доставлю это письмо Агриппе Постуму и только ему (ложь, что называется, во спасение, поскольку никаких клятв Сабин не давал и не дал бы даже под пыткой). Но раз так получилось, я думаю, что ты имеешь право прочесть это послание. Тем более...
— Вот уж наглец! — возмутился Август. — Как будто я стал бы у него спрашивать, если бы захотел прочесть письмо. К счастью, мне совершенно неинтересно, что пишет Германик своему племяннику.
Голос и нервная дрожь, промелькнувшие по лицу цезаря, говорили о другом, и Сабин это заметил.
— Это очень важное письмо, — упрямо повторил он. — Что ж, я попался на государственной измене и мне не на что рассчитывать. Ладно, сам виноват. Но я прошу тебя, принцепс, заклинаю всем, что для тебя свято — прочти это письмо и сделай выводы. Мне...
Фабий Максим наклонился к уху цезаря и что-то зашептал. Заметив это, Сабин умолк и угрюмо смотрел в пол.
— Ох, Фабий, Фабий! — с укором воскликнул цезарь через несколько секунд. — Да что же это такое? Опять вы с Сатурнином пытаетесь посеять рознь между...
Он прервал и бросил взгляд на Сабина, который по-прежнему смотрел в пол.
— Нет, принцепс, — решительно произнес Фабий. — Прочти письмо и сам убедишься.
Сабин, услышав эту фразу, слегка оживился. Оказывается, у него здесь есть союзник. А он еще минуту назад мечтал вышвырнуть этого человека за борт.
Цезарь вздохнул. Несколько секунд он раздумывал, а потом, не глядя ни на кого, взял таблички, повертел их в руках, еще раз вздохнул и сломал печать.
Потом начал читать. Он прочел текст раз, второй, отложил дощечки и тупо уставился в стену.
Теперь тишина длилась гораздо дольше. Фабий переступил с ноги на ногу. Сабин машинально почесал себе грудь, забыв, что ее накрывает панцирь.
— Так, — протянул наконец цезарь и перевел тяжелый взгляд на трибуна.
Тот с усилием выдержал его.
— Тебе знакомо содержание этого письма? — сухо осведомился Август.
— Нет.
— Но ты о нем догадываешься?
— Да.
— О, Юпитер! — воскликнул цезарь. — Не ожидал я этого от Германика. Почему же он не написал мне, вместо того, чтобы затевать подобную авантюру?
— Он написал, — мрачно сказал Сабин.
— Как так? — изумился Август. — Когда? Я ничего не получал.
— Естественно. На курьера напали и письмо у него отобрали. Я при этом присутствовал.
Август и Фабий обменялись взглядами. Потом сенатор ободряюще посмотрел на Сабина.
— Рассказывай, трибун. Все рассказывай. Принцепс должен узнать правду.
Сабин вздохнул. Что ж, деваться некуда. Только богам известно, что из этого выйдет, но выбора у него нет.
«Да простит меня Кассий Херея», — подумал он и начал говорить, облизав пересохшие губы не менее пересохшим языком.
— Германик отправил два письма. Одно тебе, принцепс, второе — Агриппе Постуму. Но в дороге, между Аостой и Таврином, на курьера напали люди, у которых была цезарская государственная печать. В стычке офицер был ранен, и нападавшие завладели письмом к тебе. Второе было спрятано лучше.
Богам было угодно, чтобы я появился в нужный момент...
«Совершенно ненужный», — мимоходом подумал трибун.
— ...и это спугнуло тех парней. Я оказал помощь раненому, а он, в благодарность, видимо, втравил меня в это дело — взял слово, что я доставлю письмо Агриппе Постуму на Планацию. И я согласился. Клянусь, только из чувства армейского товарищества.
Мы со слугой...
Сабин вдруг вспомнил и посмотрел на Фабия Максима.
— Там его не убьют, надеюсь? — спросил он с тревогой. — Мне бы он еще пригодился.
— Нет, — успокоил его сенатор. — У моих людей четкие приказы. Его никто не тронет.
— Хорошо. — Сабин помолчал, собираясь с мыслями. — Так вот, мы с моим слугой наняли судно, на котором в данный момент и находимся. И подрядили его отвезти нас в Пьомбино, откуда я собирался попасть на Планацию. Но в недобрый час мне в голову пришла мысль использовать шкипера еще раз. Ну, а этот сукин сын донес на меня, как только ступил на берег, — с горечью закончил Сабин и покосился на дверь, за которой находился подлый Никомед. Ну, ничего, он еще свое получит.
Август молчал еще с минуту.
— Так, — сказал он потом. — Так...
И снова замолчал.
Видно было, что он принял какое-то важное решение. Сабин почувствовал проблеск надежды. Что ж, все еще может закончиться благополучно. Только бы цезарь поверил ему и Германику. Особенно, конечно, Германику...
— Вот, значит, что ты все время боялся мне сказать? — повернулся вдруг Август к Фабию. — Почему? Видишь, что теперь получается?
