— Бедный сардинский король! Он даст очень простое объяснение.
— Какое же?
— «Я знал, что Мадам сумасбродка, но не до такой степени».
— Сударыня, сударыня! — вмешался старик.
— Послушайте! — воскликнула герцогиня. — Хотелось бы надеяться, господин де ла Мир, что вы, ограничивая меня в желаниях, согласитесь хотя бы уважать мое мнение, тем более что его несомненно разделяет господин префект. Не правда ли, господин префект?
— Дело в том, — смеясь, ответил чиновник, — что ее королевское высочество действовала, по-моему, во всей этой истории чрезвычайно легкомысленно.
— Вот видите! А что же будет, если эти слухи подтвердятся и Мадам прибудет в Вандею?
— Но как она туда попадет?
— Ну, скажем, через соседнюю префектуру или через вашу… Говорят, что ее видели и узнали в Тулузе, когда она меняла лошадей и сидела перед почтовой станцией в открытой коляске.
— Ну уж извините! — сказал префект. — Это было бы слишком.
— Настолько слишком, — заметил граф, — что господин префект не поверил ни слову из того, что вы сказали.
— Ни одному слову, — произнес префект, делая ударение на каждом из слогов, которые он произнес.
В это мгновение дверь отворилась и графский лакей доложил, что курьер из префектуры просит разрешения вручить главе департамента телеграмму, только что полученную из Парижа.
— Вы разрешите ему войти? — спросил префект у графа де Вуйе.
— Разумеется! — ответил тот.
Курьер вошел и подал запечатанную депешу префекту; тот, поклонившись, извинился перед гостями, так же как только что извинился перед хозяином дома.
Наступила глубокая тишина; все взоры были прикованы к префекту.
Мадам переглянулась с графом де Вуйе (он тихо посмеивался), с бароном де Люссаком (этот смеялся громко) и со своим мнимым мужем, сохранявшим невозмутимую серьезность.
— Ах! — в изумлении воскликнул вдруг глава департамента.
— Что случилось? — осведомился граф де Вуйе.
— А то, — воскликнул префект, — что госпожа де ла Мир сказала нам правду, говоря о том, что ее королевское высочество не покинула Францию и направляется в Вандею через Тулузу, Либурн и Пуатье.
С этими словами префект поднялся с места.
— Но куда же вы, господин префект? — спросила герцогиня.
— Исполнять свой долг, сударыня, каким бы тяжким он ни был, и отдать приказ об аресте ее королевского высочества в том случае, если она, как сказано в депеше из Парижа, неосмотрительно последует через мой департамент.
— Исполняйте, господин префект, ваш долг, — сказала Мадам. — Я могу лишь восхищаться вашим усердием и обещать при случае вспомнить об этом.
И она протянула префекту руку, и тот галантно поцеловал ее, после того как вопросительно взглянул на г-на де ла Мира и получил от него разрешение.
Вернемся в хижину папаши Тенги, которую мы покинули, чтобы заглянуть ненадолго в замок Вуйе.
Прошло двое суток.
Мы снова видим Берту и Мишеля у постели больного.
Хотя регулярные визиты доктора Роже сделали совершенно излишним присутствие девушки в этом доме, очаге заразы, Берта, несмотря на уговоры Мари, продолжала и дальше ухаживать за вандейцем.
Быть может, ее влекло в жилище фермера не только христианское милосердие.
Как бы то ни было, но в результате вполне понятного совпадения Мишель, забыв о своих страхах, опередил мадемуазель де Суде и уже был в хижине, когда туда пришла Берта.
Рассчитывал ли Мишель увидеть именно Берту? Мы не осмелились бы ответить на этот вопрос. Возможно, он думал, что сестры дежурят у постели больного по очереди.
Возможно, он смутно надеялся, что Мари не упустит случая встретиться с ним, и сердце неистово заколотилось у него в груди, когда в открытых дверях хижины возник силуэт; пока еще трудно было различить его в темноте, однако по изяществу линий он мог принадлежать лишь одной из дочерей маркиза де Суде.
Узнав Берту, Мишель испытал легкое разочарование; но мог ли молодой человек, в силу своей любви питавший безграничную нежность к маркизу де Суде, с симпатией относившийся к грубому Жану Уллье и даже расположенный к их собакам, — мог ли он не любить сестру Мари?
Разве доброжелательность этой девушки не должна была приблизить его к той, другой? Разве не счастлив он будет вести разговор о той, что не была рядом с ним?
И потому он проявлял предупредительность и внимание по отношению к Берте, а девушка не считала нужным скрывать, что это радует ее.
К несчастью для Мишеля, им было трудно заняться чем-нибудь другим, кроме ухода за больным.
Тенги с каждым часом становилось все хуже.
Он впал в состояние оцепенения (врачи называют его «комой»), которое при воспалениях характерно для периода, предшествующего смерти.
Он уже не видел того, что происходило вокруг, уже не отвечал, когда с ним заговаривали; его расширенные зрачки смотрели в одну точку. Он был почти все время неподвижен, только его руки иногда пытались натянуть одеяло на лицо или взять какие-то воображаемые предметы: ему казалось, что они находились возле кровати.
Берте, несмотря на ее молодость, приходилось неоднократно видеть предсмертную агонию, и она не могла строить иллюзии, зная, какой печальный конец ждет несчастного крестьянина. Она решила избавить Розину от тяжкого зрелища предсмертных мук ее отца — они могли начаться с минуты на минуту — и потому велела девушке сходить за доктором Роже.
— Мадемуазель, — сказал Мишель, — если хотите, за доктором мог бы сходить я. Я бегаю быстрее девушки, и к тому же отпускать ее ночью одну небезопасно.
— Нет, господин Мишель, с Розиной ничего не случится, а у меня есть свои причины просить вас остаться со мной. Вам это будет неприятно?
— О! Что вы, мадемуазель, не думайте так! Я до того рад быть вам полезным, что никогда не упустил бы такую возможность.
— Успокойтесь, быть может, вскоре мне не раз придется испытать вашу преданность.
Не прошло и десяти минут после ухода Розины, как больной, казалось, почувствовал явное и почти невероятное облегчение: взгляд стал осмысленным, дышать ему стало легче, сведенные судорогой пальцы разжались, и он несколько раз провел ими по лбу, чтобы вытереть обильный пот.
— Как вы себя чувствуете, папаша Тенги? — спросила Берта.
— Лучше, — слабым голосом ответил он. — Может статься, Господу не угодно, чтобы я дезертировал перед сражением? — добавил он, силясь улыбнуться.
— Наверное! Ведь вы будете сражаться и за него тоже.
Крестьянин грустно покачал головой и глубоко вздохнул.
