— Вам стоит только сказать, государь, и если…
— Нет, мы могли бы слишком многого потребовать, — возразил Генрих с милостивой улыбкой.
— Требуйте мою жизнь, она принадлежит вам, государь.
— Может быть, мы потребовали бы большего.
— Чего бы вы ни потребовали, ваше величество, я все постараюсь исполнить.
— Вы ни в чем не откажете мне?
— Ни в чем, клянусь моей шпагой!
— Довольно. Я удовлетворен.
Пока Генрих говорил, наполовину заглушенное рыдание вырвалось из груди кого-то, кто стоял около него. Это рыдание достигло слуха Кричтона и отозвалось в его сердце, — он не знал почему, — как предвестник несчастья. Он почти раскаялся в данной клятве, но было уже поздно.
Генрих едва скрыл свою радость.
— Мы не хотим долее удерживать наших гостей, — сказал он. — Эта аудиенция должна им показаться очень скучной, и по правде, мы и сами отчасти соскучились. Пусть продолжают балет.
Как только король высказал свое желание, музыканты заиграли веселую арию, маски рассеялись, чтобы потолковать между собой о сцене, которой они были свидетелями, и бал возобновился с еще большим, чем прежде, блеском.
— Клянусь Богом! Любезный Кричтон, — говорил Генрих томным голосом, поднося ко рту несколько конфет из находившихся в его мешке за поясом, — мы положительно поражены блеском и белизной вашего воротника. Мы думали, что наши белильщики из Куртрея неподражаемы, но ваши искусные мастера многим превосходят наших самонадеянных фламандцев. Мы знатоки в этом деле — вы сами знаете, что небо наделило нас особенным вкусом в нарядах.
— Свет в этом случае потерял неподражаемого портного, а Франция приобрела очень обыкновенного монарха, — прошептал Шико. — Жалкий обмен! Осмелюсь доложить вашему величеству, что если бы вы только правили вашим государством так, как распоряжаетесь вашими нарядами, вы затмили бы, мой повелитель, всех государей, настоящих и будущих.
— Молчи, дурак! — закричал Генрих, давая легкую пощечину своему шуту. — Но так же верно, как то, что мы живы: шотландец затмил нас всех. Никто из нас не может с ним тягаться, господа, хотя мы, однако же, не празднолюбивый король.
— Совершенно верно, — возразил Шико. — Недаром же получили вы прозвание белильщика воротничков жены и придворного торговца.
— Corbleu! Господа, — продолжал Генрих, не обращавший внимания на перерыв и, вероятно, озаренный блестящей мыслью, — мы впредь отказываемся от нашего любимого воротника — блюдо Святого Иоанна — и приглашаем вас отныне носить воротник а ля Кричтон.
— В таком случае ваше величество окажет явную несправедливость своему собственному изобретению, — сказал Кричтон, — если будет так называть мое жалкое подражание его дивному образцу, и, я умоляю вас, не изменяйте название предмета, который, как кажется, пользуется в ваших глазах немалым значением. Оставьте при нем имя того, кому единственно принадлежит честь его изобретения. Я ни в каком случае не соглашусь присвоить себе чести, которая мне не принадлежит, и никому никогда не придет в голову оспаривать у вашего величества известность, которую вы совершенно справедливо заслужили: самого нарядного мужа между своими подданными, самого вежливого и самого разборчивого в одежде на всем свете.
— Вы льстите нам, — продолжал с улыбкой Генрих, — и однако же, мы желаем остаться при нашем мнении. Но довольно любезностей. Мы не удерживаем вас, мой милый, и вас, господа, мы знаем, что вы любите танцы. Сейчас начался наваррский танец, который весьма привлекает нашу сестру Маргариту. Прошу вас, попросите у нее дозволения быть ее кавалером.
С улыбкой, блестящей, как солнечный луч, августейшая Цирцея протянула Кричтону руку, когда он подошел к ней. Эта улыбка пронзила подобно кинжалу сердце Эклермонды.
— Одну минуту, госпожа, — сказал Кричтон. — Прежде чем отойти от его величества, мне надо обратиться к нему с просьбой.
— Говорите, — сказал Генрих.
— Если для вашей пользы требуется мое посредничество, то я обещаю его вам, — сказала Маргарита Валуа, — но мне кажется, что ваше влияние на короля сильнее моего.
— И все-таки не откажите мне в поддержке, — отвечал Кричтон, — так как предмет моего ходатайства — особа вашего пола.
— В самом деле? — воскликнула с изумлением Маргарита.
— Вы, конечно, слышали о происшествии сегодняшнего утра с джелозо в университете?
— С этим храбрым молодым человеком, который сохранил вашу жизнь, подвергнув свою опасности? — воскликнула Маргарита. — Ах! Чем могу я вознаградить его в достаточной степени?
— Я вам скажу, что для этого надо сделать. Этот молодой человек, этот предполагаемый джелозо…
— Ну и что же?
— Оказался переодетой молодой венецианкой…
— Девушка? — воскликнула Маргарита. — Ах! Это делает происшествие еще более интересным. Она, вероятно, имела весьма важные причины, чтобы подвергать из-за вас свою жизнь опасности. И вы о ней хотите ходатайствовать?
— О ее свободе, ее жизни…
— Жизнь вашего спасителя, как мне сказали, была в опасности после удара убийцы, — сказал Генрих, — но каким образом и кто угрожает свободе этой молодой девушки?
— Изменник Руджиери, — отвечал с уверенностью Кричтон.
— Изменник? — повторила Екатерина, вставая и устремив на Кричтона взор, похожий на взгляд разъяренной львицы. — А! Взвесьте хорошенько ваши слова, мессир, этот человек принадлежит нам. Руджиери изменник? Но против кого?
— Против своего короля, вашего сына, — отвечал Кричтон, с твердостью выдерживая взгляд Екатерины Медичи.
— Клянусь Богородицей! Как выясняется, это и нас касается, — сказал Генрих. — О! Не хмурьтесь, сударыня. С тех пор как его обвинили в подмешивании разных снадобьев в питье нашего брата Карла, я всегда не доверял вашему астрологу, и, сказать правду, мы нисколько не удивлены обвинению Кричтона. В каждой морщине загадочной наружности Руджиери так и таится измена. Но наш гнев возбудить легко, им мы не осудим его, не выслушав. Прежде всего расскажите нам более подробно об этой прекрасной итальянке. Какое отношение имеет она к Руджиери?
— Он держит ее пленницей, государь, — отвечал Кричтон, — в башне, принадлежащей ее величеству королеве-матери, около отеля Суассон.
— С каким намерением? — спросил с поддельным равнодушием Генрих.
— Это, государь, мне надо еще узнать. Я сам проник в башню, я слышал стоны, я ее видел сквозь решетку тюрьмы…
— И вы осмелились войти в эту башню! — воскликнула Екатерина. — Клянусь вам, мессир, вы раскаетесь в вашей дерзости!
