Однако, когда он повернул коня и они тронулись в сторону моря, он неожиданно подумал об Элайн.
Святой Боже, размышлял он, почему она меня так ненавидит?
– Плащи тех, кто забил камнями Святого Стефана, – сказал Готье, как бы про себя. – В этом все дело… Должно быть, так.
– Я… я не пойму о чем вы, господин, – спросил Пьетро.
– Саул… Саул из Тарсуса, – сказал Готье. – Перед тем как он стал Святым Павлом, держал плащи убийц, забивших Святого Стефана. Он был очень настроен против христиан, но впоследствии сам стал христианином и пострадал в свою очередь. Люди, чьи сердца рвутся в направлении, которого они боятся и не могут понять, всегда озлоблены – против самого объекта их томления. Ты понимаешь?
– Вы хотите сказать, что Элайн…
– Если ту женщину с голубыми глазами и серебристо-белокурыми волосами и столь прекрасную, что ее даже злоба не может испортить, зовут Элайн, то – да. Она очень горда, и ошеломлена, и удивлена тем, что человеческое сердце настолько неуправляемо. Что она может, скажем, полюбить сына серва…
– О Боже! – прошептал Пьетро.
– Я думаю, что твоя Ио рассказала ей обо всем – доверилась, что было ошибкой. Ошибкой потому, что Элайн, хотя она ненавидит себя и борется с этим – испытывает то же чувство к тебе. Она не очень умна, эта Элайн. Ты избрал лучшую из них. В твоей Ио есть нечто… нечто исключительное.
– Мне от этого не легче, – сказал Пьетро.
– Я знаю. Поехали, нам предстоит нанять судно в Гаэте.
Через три дня они так и сделали.
Корабль медленно плыл к Палермо, и теплый ветер обвевал его, прилетая от берегов Сицилии. Тонкие ноздри Пьетро раздувались от запаха этого ветра. Юноша неожиданно стал очень разговорчив, даже весел. Ему хотелось рассказать Готье, как все было на Сицилии, но у него не получалось. То, о чем он рассказывал, слова, к которым он прибегал, имели разное значение для него и для Готье. Пьетро вновь столкнулся с тем, как прискорбна полная изоляция человека в этом мире. Язык, средство общения, оказался преградой. Он пришел к печальному выводу, что люди разных традиций никогда не могут правильно понять друг друга.
Он смотрел на Готье, так спокойно восседавшего на палубе корабля. Пьетро подумал, что, наверное, этот красивый молодой норманн никогда не проказничал в своей жизни. Готье был воплощением серьезности, и Пьетро завидовал ему. Мышление француза было очень простым, не усложненным и мирным. Он шел по жизни, руководствуясь суровыми правилами, которые все объясняли. Однако для ума, подобного уму Пьетро, эти правила ничего не объясняли и лишь были навязаны всей системой веры, которая в лучшем случае была огромным скоплением противоречий, а в худшем – полным абсурдом, и притом порочным абсурдом.
Готье неожиданно встал. Он положил одну руку на плечо Пьетро, а другой показал вдаль.
– Сицилия? – спросил он.
Пьетро глянул на синие холмы, выступающие из залитого солнцем моря.
– Да, – прошептал он. – Это Сицилия…
Они высадились около Кастельмаре, и Пьетро смотрел на город, который не видел почти четыре года. Город не изменился. Пьетро чувствовал, как все в нем поет. Или плачет. Он даже не мог определить, что с ним происходит. Небо осталось таким же, такого же цвета, не похожее на небо где бы то ни было в другом месте, такое ласковое, близкое, теплое. И великолепные цветы вились по калиткам и стенам, и пальмы покачивались под морским ветерком, и купола церкви, собора и мечети казались на расстоянии синими. Люди здесь по-прежнему смеялись. Пели. Знатные дамы проплывали в своих паланкинах, и улицы казались пестрыми от многоцветья одежд. Звучало смешение языков – греческого и арабского, сицилийского и прованского, тосканского и французского. Латынь. Германский язык.
– Прекрасная земля, – серьезно заметил Готье.
– Да, – согласился Пьетро.
Они сразу проехали ко дворцу, но им пришлось преодолеть некоторые трудности, чтобы попасть внутрь. Готье с неохотой показал стражнику пергамент с эмблемой короля Франции.
Во дворце Фридрих незамедлительно вышел приветствовать их, что весьма изумило Готье, но совсем не удивило Пьетро.
Фридрих мало изменился. Стал немного выше и раздался в плечах, но Пьетро видел, что это за счет мускулов, а не жирка. Под сицилийским солнцем он загорел до красновато-коричневого оттенка, а его белокурые волосы выцвели и стали еще светлее. Получился поразительный контраст. И эти сияющие голубые глаза разглядывали их, не моргая, они словно заглядывали в человека, пронизывали его, проникая в его мысли и чувства.
– Мы приветствуем вас, господа, – сказал Фридрих по-французски, безошибочно признав в Готье норманна. – Каким необычным обстоятельствам мы обязаны удовольствию видеть рыцарей из столь отдаленных стран?
Пьетро заметил это королевское “мы”. Одежды, которая была на Фридрихе, постыдился бы погонщик мулов, но гордость его от этого не страдала. У него были для этого причины. Фридрих Гогенштауфен имел все шансы занять подобающее ему место.
– Я, – спокойно произнес Готье, – привез вам, сир, поздравления от Его Королевского Величества из дома Капетов, Филиппа, именуемого Августом, короля Франции.
На загорелом лице Фридриха вспыхнула улыбка.
– Именуемого так совершенно справедливо, – объявил он. – Ни один великий монарх так не украшает христианский мир, как Его Величество король Франции – храни его Бог!
– Аминь, – произнес Готье.
– У вас есть для меня послание? – спросил Фридрих.
– Только поручение передать вам, что Его Величество желает, чтобы вы добивались того, что принадлежит вам, сир, в полной уверенности, что каждый честный рыцарь во Франции, в Бургундии и Лангедоке возьмется за оружие и отправится защищать вас, если какой-либо ваш враг будет угрожать вам.
Фридрих воздел к небу сжатые кулаки.
– О, святой Иисус, сын Святой Марии! – выкрикнул он. – Ты все еще со мной!
– Аминь, – повторил Готье. – А теперь, с разрешения Вашего Величества, мой король на время освободил меня от всех обязанностей по отношению к Его Королевскому Величеству. Я не прошу большей чести, чем вашего разрешения сопровождать вас, сир, в поездке на север…
– Разрешаю! – засмеялся Фридрих. – Я осыпал бы вас наградами… вас обоих… если бы у меня было чем награждать…
Он замолк, присматриваясь к Пьетро.
– А ты, – неожиданно обратился он к нему на сицилийском диалекте, – ты не из Франции. Более того…
– Более того, – улыбнулся Пьетро и опустился на одно колено перед королем, – вы знали меня в прошлом, как вы собирались сказать, сир. В этой самой комнате Ваше Величество и я уничтожили утку, добытую для нас соколом Цезарем, которого Ваше Величество оказало мне честь принять из моих рук…
