Вскоре Колон, не решавшийся раньше ехать в Португалию из страха перед ее королем, охотно отправился туда, воспользовавшись обещанной безопасностью, о которой говорилось в королевском письме. Беатрисе его отъезд был непонятен. Она решила, что это предлог для того, чтобы бежать, бросив ее с сыном. Но спустя несколько недель, когда она уже больше не ждала его, он вернулся в их кордовский домик.
Тогда молодая женщина заподозрила, что его поездка в Лиссабон вызвана смертью жены. Она всегда чувствовала, что Фелипа Муньиш, расставшись с мужем, все еще живет в Португалии и воспитывает Диэго, единственного сына от этого недолгого брака. Вскоре после возвращения Колон сознался ей, что привез с собой Диэго и оставил его в Севилье у своих друзей. Впоследствии, если их высочества наконец окажут ему должное внимание, он перевезет сына в Кордову.
Поездка в Лиссабон еще более расстроила и обозлила его. При португальском дворе его отказались выслушать из-за неслыханных требований, которые он предъявил. К тому же, его мучила зависть при виде почестей, оказанных Бартоломе Диашу, который обогнул мыс Доброй Надежды.
Он принялся посылать письма в королевский лагерь Санта Фе, где находилась королевская чета, занятая осадой Гранады, и наконец добился того, что находившиеся там друзья прислали ему приглашение и записку в казначейство для его денежных расходов.
Последняя столица испанских мавров вот-вот должна была пасть. Ее король Боабдил, который много лет тому назад, сражаясь против своего отца и дяди, побывал в плену у королей-католиков, поддерживал тайные сношения со своими прежними притеснителями. Сам он давным-давно охотно бы кончил эту войну и подчинился христианским правителям, но он опасался религиозного фанатизма и национального энтузиазма своего народа, более многочисленного, чем когда-либо. Все мусульмане, бежавшие из городов, которые дон Фернандо завоевывал один за другим, нашли убежище в Гранаде. Никогда еще в этом городе не было такого огромного количества жителей. Много там было также и дервишей[69] и других исступленных приверженцев своей религии, возбуждавших фанатизм гранадского населения, голодавшего все сильнее из-за трудностей осадного положения.
Цветущие поля Гранады уже в течение нескольких лет опустошались неприятелем, а теперь непомерно возросшее население города уничтожило все оставшиеся припасы. Все города христианской Испании посылали свои войска на эту войну, в этот своего рода последний крестовый поход. Королева Исабела расположилась со своим двором в Санта Фе, под Гранадой, чтобы показать, что осада этого города будет длиться до окончательной победы.
Из Центральной Европы также прибывали дворяне, чтобы сражаться под предводительством короля-католика. Теперь, когда мусульмане уже в течение тридцати шести лет владели Константинополем, нужно было навсегда изгнать их хотя бы из этого, противоположного конца Европы. Даже из Англии являлись благородные рыцари, и пышный испанский двор дивился богатству их вооружения и видневшейся из-под лат одежде с вышитыми на ней гербами, украшавшими также и чепраки их боевых коней. Египетский султан отправил послов с грозными предостережениями королям-католикам, возложив эту миссию hi нескольких монахов, живших в святых местах. Если испанцы не снимут осаду Гранады и не оставят в покое ее жителей, он отомстит им тем, что перережет всех христиан, живущих в Палестине. Но дон Фернандо и донья Исабела с пренебрежением отнеслись к этим угрозам и ограничились тем, что взяли под свою защиту монахов, привезших это устрашающее послание.
Забытый всеми Колон, который томился в лагере под Гранадой, затерянный в толпе военных, разговорился с этими пришельцами с Востока. Бедственная жизнь, которую они там вели, разожгла его веру и явилась еще одним доказательством своевременности его плана и срочной необходимости осуществить его. На то золото, которое он, несомненно, привезет после первого же посещения Великого Хана, можно будет снарядить более многочисленные войска, чем те, которые осаждали Гранаду и состояли из двадцати тысяч всадников и пятидесяти тысяч пехотинцев, — небывалое скопление военного люда, содержание которого представляло для истощенной страны большую трудность, преодолеваемую королем только благодаря помощи испанских евреев-купцов. При помощи золота Катая и Сипанго безумный мечтатель думал собрать войско в сто тысяч человек или еще больше и навеки изгнать неверных из Иерусалима и соседних с ним святых мест. Но никто не хотел его слушать, даже самые близкие друзья.
Нелепо было даже вспоминать о его плане в эти решающие дни. Страна шла на величайшие жертвы. До самых отдаленных поселков Испании доходили воззвания к обитателям — помочь в войне против неверных своими приношениями; «каждые двадцать дней люди платили налоги», — говорит один историк того времени о непрерывных обложениях. И, несмотря на это, наступали минуты, когда денег недоставало и королевская чета не знала, где их раздобыть.
Дон Фернандо через одного из своих приближенных, который дерзко пробрался в Гранаду, переодевшись в платье мусульманина, поддерживал отношения с Боабдилом и его советниками. Они были согласны сдать город, но не знали, как это привести в исполнение, боясь религиозного исступления собственных подданных.
Наконец однажды ночью христианские войска с помощью Боабдила тайно проникли в Альгамбру, и на рассвете население Гранады увидело на башнях прославленной крепости флаги королей-католиков, знамя с изображением Христа и серебряный крест кардинала Мендосы.
Король и королева расположились в Альгамбре, не спускаясь в город даже после подписания официального акта о его сдаче и о низложении Боабдила.
Было бы неразумно подвергаться опасности стычек на перекрестках в огромной, переполненной людьми Гранаде, кишевшей, как муравейник. Следовало предоставить времени постепенное умиротворение этого неприятельского города, который теперь благодаря победе стал частью королевских владений.
Через несколько дней королевский двор решил вернуться в дома Санта Фе и в роскошные палатки своего лагеря. Победители вели совсем иной образ жизни, чем мусульманские монархи, построившие этот дворец. Христианам было не по себе в залах из резного алебастра с золотыми надписями во славу Аллаха. Их тяготили неудобства, связанные с чуждыми им обычаями. Когда они сидели на троне или в креслах, перенесенных в Альгамбру, окна оказывались не на уровне их глаз, а гораздо ниже. Арабские архитекторы расположили их так в расчете на мусульманских правителей, сидевших на подушках на полу, в то время как придворные стояли перед ними на коленях.
