С этими словами он разворачивается, оставив меня, охваченного яростью, ужасом и сбитым с толку. Что мне делать? Не подчиниться нельзя — даже думать бессмысленно. Он приказывает мне ехать вместе с Кардиганом на эти чертовы редуты, спасать для Раглана проклятые пушки. Господи, и это после того, что мне уже пришлось пережить! В силу нелепой случайности я в один миг оказался вырванным из своего убежища и снова брошен в кипящий котел — это было невыносимо. Я повернулся к Кардигану — последнему человеку, к которому мне хотелось бы обращаться за помощью, за исключением разве таких чрезвычайных обстоятельств, как эти.
— Милорд, это же абсурд, нелепица! Лорд Раглан ждет меня! Не могли бы вы поговорить с его светлостью — ему нужно объяснить…
— Есви есть в мире вещь, — заявляет Кардиган все тем же сиплым голосом, — в которой я совершенно уверен, так это в невозможности убедить в чем-то ворда Вукана. К тому же он ясно выразився, что его приказ обсуждению не подвежит. — Кардиган смерил меня взглядом. — Вы свышави, сэр. Занимайте место свева от меня. Поверьте, ваше общество меня радует ничуть не бовьше, чем вас мое.
В этот миг подъезжает Джордж Пэджет с зажатой в зубах моей чирутой.
— Мы выступаем, ворд Джордж, — говорит Кардиган. — Мне нужна бвизкая поддержка, свышите? Самая бвизкая, ворд Джордж. Ну-ну. Вы меня поняви?
Джордж вытащил изо рта сигару, поглядел на нее, сунул обратно, потом отвечает преспокойным голосом:
— Вы ее получите, как и всегда, милорд.
— Ну-ну. Отвично.
И они отъезжают, оставив меня совершенно уничтоженным. Не рой другому яму, скажете вы. Вот дернуло меня распускать язык в присутствии Раглана! Сидел бы сейчас в тепле и уюте на Сапун-горе — так нет, надо было попробовать свести счеты, подставив Кардигана под пулю; и в результате мне предстоит собирать пули вместе с ним. О да, стычка у орудийных редутов — не самое важное дельце, по военным меркам, если ты сам в нем не участвуешь. И по моему разумению, за сегодня я уже использовал две из девяти своих жизней. Что еще хуже, желудок снова начал откалывать номера, еще пуще прежнего. Я сидел, обхватив себя руками, а за моей спиной раздавались приказы, эскадроны Легкой бригады строились в боевой порядок. Обернувшись, я увидел, что Семнадцатый — две рощицы из пик — теперь стоит прямо за мной, позади улан расположились «вишневоштанники». Подъехал Кардиган, занял место впереди и обвел взором притихшие эскадроны.
Лорд медлил, и неслышно было ни единого звука, кроме перестука копыт, скрипа седел и позвякивания сбруи. Созерцая расстилающуюся впереди долину, замирают пять кавалерийских полков — впереди всех восседает Флэши, жалеющий, что родился на свет, и ощутивший вдруг некое бурное движение у себя за поясом. Я покачнулся, затаив дыхание, и тут, без всякого моего участия, с силой и грохотом, напоминающим выстрел мортиры, из меня вырвался мощный поток ветра. Моя кобыла вздрогнула, Кардиган подпрыгнул в седле, ошеломленно посмотрев на меня, а из шеренг Семнадцатого раздался голос:
— Господи, будто нам русской артиллерии не хватало!
Раздался хохот, потом другой голос говорит:
— Мало нам было Дика-свистуна, появился и Гарри-трубач вдобавок!
— Тихо! — рявкает Кардиган, черный как туча, и гомон стихает.
Тут, боже милостивый, вопреки всем моим усилиям, позади раздается еще один мощный взрыв, эхом отразившийся от седла. Мне показалось, Кардиган лопнет от злости.
Ох, много бы я дал, чтоб только очутиться подальше отсюда.
— Прошу, прощения, милорд, — поясняю я. — Мне что-то нехорошо…
— Мовчать! — рычит он и, видимо, благодаря в высшей степени нервозному состоянию добавляет хриплым шепотом то, чего иначе никогда не сказал бы: — Неужто ты не в сивах потерпеть, вонючая ты свинья?
— Милорд, — шепчу я. — Ничего нельзя поделать, это от болезни… — и моя реплика была прервана новым громогласным извержением.
Кардиган смачно выругался, зажимая нос, развернул коня и вскинул руку.
— Бригада, готовьсь! Первый эскадрон Семнадцатого, шагом… марш! На рысь вошадей!
И все эскадроны, семь сотен всадников, дали шпор. Один из них, хоть и мучимый страхом, испытывал зато колоссальное внутреннее облегчение — это было именно то, в чем я нуждался весь этот день, — как овца, раздувшаяся от обжорства, которую прокалывают, чтобы привести опять в норму.
Вот так все и началось. Впереди я различал полоску травы, переходящую затем в пашню; конец долины, в миле с лишним от нас, был затянут дымкой, а буквально в нескольких сотнях ярдов по бокам, на сужающихся склонах, отчетливо виднелись фигурки русских пехотинцев. Можно было даже разглядеть, как их артиллеристы разворачивают орудия и снимают их с передков: мы находились на дистанции выстрела, но они не спешили, желая выяснить наши дальнейшие намерения. Я заставил себя посмотреть на противоположный край долины. Там было полно орудий, по флангам батарей расположились казаки — острия пик и сабель сверкали на солнце мириадами отблесков. Ударят ли они по нам, когда мы свернем к редутам? Задействует ли Кардиган Четвертый легкий драгунский? Использует ли Семнадцатый в качестве завесы спереди, чтобы под его прикрытием обойти противника с фланга? Если я буду держаться поблизости от него, будет ли это безопасно? О, бог мой, как же меня угораздило — третий раз за день? Это нечестно, неестественно! Тут мои внутренности разрядились снова, с оглушительным грохотом. Видимо, он долетел до ушей русских артиллеристов, поскольку в ответ с правого склона Кадык-коя поднялось белое облачко, раздался гром выстрела и ядро со свистом пролетело над нами. Затем все высоты окутались вспышками залпов. В сотне шагов впереди блеснуло оранжевое пламя, и прямо перед нами взметнулся, осыпаясь ошметками земли, большой фонтан, а позади послышались разрывы гранат. Затем русские открыли огонь и с левого склона.
В один миг мы, как и описывал лорд Теннисон,[40] оказались в «адовой пасти». Не отдавая себе отчета, я перешел на легкий галоп, бубня что-то себе под нос. Кардиган тоже прибавил ходу, но не так, как я, — один знаменитый отчет о битве сообщает, что «в своем стремлении первым схватиться с врагом Флэшмен вырвался вперед. Ах, мы легко можем себе представить, какой яростный дух горел в этой мужественной груди». Не знаю как насчет груди, но ярость духа, бушевавшего в моем мужественном кишечнике, не знала границ. По фронту замелькали сполохи: бах-бах-ба-бах! — и засвистели осколки гранат. «Держать строй!» — орал Кардиган, но его собственный скакун понес, и за спиной у меня звон сбруи потонул в топоте копыт, нараставшем с переходом от неспешного аллюра до ровного стремительного галопа. Задыхаясь от ужаса, я пытался придержать свою кобылу, истово твердя про себя: «Поворачивай! Поворачивай же, бога ради! Почему этот тупой ублюдок не поворачивает?» Было самое время, ибо мы поравнялись с первым русским редутом — орудия его целились прямиком в нас с расстояния в каких-нибудь четырех сотен ярдов. Земля передо мной взлетела, распаханная ядром, и тут сзади донесся громогласный крик.
