Самое время, если вспомнить, что январь и вот-вот должны начаться сумасшедшие февральские метели. Но хану-то что, не ему же мерзнуть или надрываться, вытаскивая повозки из сугробов!
Вперед, несмотря на метели и морозы, помчались десятки гонцов – предупредить, передать распоряжения… Хан решил выступить по последнему снегу, чтобы не завязнуть в распутицу. Многие качали головами: странно… но кто рискнет воспротивиться Саин-хану, он хоть и Светлый, а головы рубит, как все.
В Сарае ревели верблюды, ржали лошади, кричали люди. Хан готовился отбыть в свои земли Сары-Ака. Все прекрасно понимали, что вовсе не ради проверки порядка идет в дальние кипчакские степи Батый. Шепотом, осторожно, чтобы не услышали лишние уши, говорилось о том, что навстречу готовится выйти Великий хан. Если эта встреча обговорена, то к чему таиться? Почему Батый не объявит, что готов принести клятву Великому хану Гуюку, какую он один из джучидов и не принес? Значит, все не так просто…
Удивительно и другое: Батый уходил почти налегке, с ним один тумен, не воевать же он собрался с такими силами против Гуюка? Правда, опытные воины думали, что хан легко наберет себе еще два-три тумена среди подвластных ему кипчаков. Но только думали, вслух сказать боялись, даже у ветра есть уши, ни к чему, чтобы опасные слова вырывались из уст.
Хан действительно оставлял основное войско с Сартаком в Сарае, а с собой брал мало воинов, надеясь на кипчаков. И расчет тот был верным. Кыпчакские роды не забыли его отца Джучи, даже песни складывали о строгом, но справедливом хане. Самого Батыя тоже называли Саин-ханом, то есть Светлым. Даже если он и не был таким, то кипчакам лучше Батый, который в Сарае и с них три шкуры не драл, чем Гуюк, который явится издалека, оставит голыми и босыми, а то и вовсе уничтожит в память о поддержке своего врага. Потому выбора у племен Сары-Аки не было, только с Батыем, а значит, против Гуюка. Им-то все равно, что Гуюк Великий хан, над ними Бату главный.
Русские братья-князья и правда сначала ехали с ханом, вернее, вместе с его войском, а потом отделились, их повели свои проводники и почему-то на юг.
Андрей Ярославич недоумевал:
– Александр, к чему такой круг давать? Не проще ли ехать, как все ездят – через Джунгарские ворота?
А Невский и сам не знал, почему Батый так распорядился, приходилось изворачиваться, мол, в такое время года так пройти легче.
– А сам хан куда идет?
– Это ты у него и спроси! – неожиданно зло огрызнулся Невский. Ему было противно, что приходится таиться даже от брата Андрея, но как иначе, если проводник уже объяснил, что поедут в Каракорум, но не к Великому хану Гуюку, а так, чтобы с ним разминуться. Он-де сам через Джунгарские ворота пойдет, потому надо другим путем идти.
– А зачем разминуться, если мы к хану едем по вызову?
– К хану Гуюку тем, кто дружен с Саин-ханом, опасно, и не ездить нельзя, потому он из Каракорума, а мы в Каракорум. В случае чего руками разведем: были, дома не застали…
Проводник говорил по-русски так, словно всю жизнь прожил где-нибудь в Новгороде, а не мотался по свету, разве что не цекал, как новгородцы.
А от Андрея Ярославича это надо было скрывать. Претило Невскому такое, Андрей чувствовал, что брат говорит не все, обижался… Между братьями росло недоверие.
Позже Александр размышлял над этим и понял, что хитрый Батый нарочно бросил эти семена недоверия между ними, всходы появились позже, да какие! Из недоброго когда что доброе рождалось? Ввергла всю Русь в пучину Неврюевой рати ссора братьев, снова прошлись по Владимирской Руси монгольские тумены, снова горели города и поливалась кровью земля, снова погибали и страдали люди.
А началось все тогда – когда ехали они в Каракорум, словно чужие, хитро разведенные Батыем. И в Каракоруме были словно каждый сам по себе. А Великая хатун Огуль-Гаймиш в костерок братского недоверия дровишек подбросила, земли по-своему между ними распределив. И запылал костерок, подпалив пол-Руси.
Если бы я об этом знала, я бы Огуль-Гаймиш придушила собственными руками или убедила Сильвию, что в ее облике и скрывается дракон. Но я не знала. Вот как плохо не знать историю собственной страны!
Но тогда до этого еще было далеко, мы тащились в Каракорум, а тумены Батыя и дружины двух князей еще только собирались в необычный поход не на запад, а на восток.
Вернее, у монголов это называлось иначе, они не использовали названия сторон света, а говорили «вперед», «направо», «налево», «назад». Я в этом разобралась не сразу. Скажешь вперед, смотрят, как на идиотку и говорят, мол, нет, направо. Оказалось, что у них вперед – это на юг, соответственно направо – запад, налево – восток, а назад, значит, на север.
На дурацкий вопрос, а как же будет вокруг, Карим только плечами пожал. Я же едва успела прикусить язык, чтобы не поинтересоваться про направление по часовой стрелке и против.
Все познается в сравнении, это точно.
Все услышанное от шамана Огуль-Гаймиш было знакомо. Однажды приехал странный гонец от Бату-хана. Хатун даже не сразу поверила, с чего бы Бату посылать к ней гонцов, тем более тайных? Но тайна в его сообщении касалась только шаманов. Хан тоже сообщал, что приедет странная женщина и просил именно шаманов посмотреть, что она такое. Кто это и зачем едет, не сообщил.
О такой просьбе Бату-хана говорить мужу Великая хатун не стала, тем более того привычно не было в Каракоруме.
И вот теперь гадание говорило о том же. Необычная женщина, цель приезда которой неизвестна… Что ж, в Каракорум ежедневно приезжают тысячи людей и тысячи же уезжают, но необычных женщин среди них не так уж много…
Несколько слов – и нужные люди точно знали, о ком должны предупредить Великую хатун.
Меня ждали в Каракоруме, только совсем не так, как я предполагала.
Что скоро Каракорум, мы поняли, еще не увидев ни одного строения, – по увеличившемуся числу повозок и всадников на дороге. Можно было не спрашивать, куда ехать, если тебе после совершенно пустынной местности вдруг начинают попадаться люди, да еще и во все возрастающем количестве, поневоле поймешь, что впереди большой город.
В Каракорум везли и везли провизию, тяжело ступая, видно, после долгого пути, вышагивали верблюды, ослы, лошади и даже яки тащили доверху груженные повозки, гнали стада, все это мычало, блеяло, ржало, орало, скрипело…
У города уже привычно нам не было стен, просто вдруг начинались ряды юрт, сначала победнее, поставленных на землю, потом пошли получше уже на большущих повозках… А ворота все же нашлись и даже не одни, нас направили в те, в которые входили караваны.
