Виктор Егоров - Конец – молчание

В один из январских вечеров двадцать третьего года в кабинет Дорофеева ввели женщину, которая ничего не захотела рассказывать дежурному, а требовала свидания с «самым главным начальником». Она долго разматывала свой платок, расстегивала залатанный полушубок и, наконец, когда у Семена Ильича иссякло всякое терпение, объявила:

– Козина я, Аграфена… – и замолчала.

– Что же дальше, товарищ Козина?

Женщина растерялась, заерзала на стуле, начала зачем-то поправлять неопрятные волосы.

– Так я слушаю вас! Что случилось-то?

– Даже не знаю, господин… товарищ начальник, с чего и начать…

– А с начала…

Женщина задумалась. Потом выдавила из себя:

– Живем мы с мужем, значит, на Софийской набережной, в доме старых наших господ… Я у них была в куфарках, а муж мой, Прохор, в дворниках…

– Что это за господа? Где они сейчас?

– Норкины это. Норкины! Барин, Михал Аркадич, служил в директорах банка. Когда стряслась революция, он был в загранице, в Парижу, кажись… Так он и не вернулся! А барыня, Елена Кинстинтинна, вскорости померла с горя. Остался только ихний сынок, Петруша. Жил в одной комнате: весь-то дом сиротам отдали!

– Ну а дальше что? – Дорофеев был занят по горло, а тут всякие Норкины с их переживаниями…

. – А дальше Петруша тоже помер – барчук с детства хлипкий был.

Семен Ильич встал из-за стола, намереваясь прекратить беседу, как вдруг Козина запустила руку за пазуху и вытащила сильно помятый конверт с латинскими буквами и яркой крупной маркой.

– Мы уж схоронили Петрушу, а потом вот принесли… Прохор и говорит – беги в полицию, ой, в милицию, раз по-заграничному написано. Я и побегла! А оттуда к вам послали…

Дорофеев распечатал конверт и, мобилизовав свои скудные знания французского, прочел:

«Милый Пьер!

Простите, что называю вас так. Но вы для меня тот самый малыш, о котором так много рассказывал Ваш отец, незабвенный Михаил Аркадьевич. Мы с огорчением узнали с ним о неожиданной смерти Вашей матушки. А вскоре заболел и сам Михаил Аркадьевич. Перед кончиной он просил меня, самого близкого его друга, позаботиться о Вашей судьбе.

Уже год, как я похоронила дорогого Мишеля, но лишь сейчас нашла в себе силы написать Вам и выполнить последнюю волю покойного. Он очень хотел, чтобы Вы приехали в Париж жить и учиться. Средств Ваш батюшка оставил вполне достаточно.

Сообщите мне, возможно ли это. Если да, то я начну хлопотать.

Уважающая Вас Жозефина Ланти.

10 января 1923 года.

P. S. Мой адрес – на конверте».

Дорофеев призадумался. Аграфена Козина следила за ним настороженным взглядом: чем все это обернется для нее и мужа?

– А где вещи Петра?

– Какие там вещи! Он ведь, болезный, не работал, вот и продавал все помаленечку. А комнату Петруши милиция сразу же закрыла и сургучом припечатала! Да, остался, кажись, у него только сундучок со всякими бумажками, а барахлишка нет никакого…

На следующий день Дорофеев перебирал дневники Елены Константиновны, ветхие письма, документы, фотографии. Особенно долго он рассматривал ту, где Петр был снят уже взрослым. Слегка вьющиеся, откинутые назад волосы, небольшие светлые глаза, безупречной форма нос, красивый рот. Кого же он напоминает? Кого?

Дорофеев занимался своими делами, в перерывах читал содержимое сундучка госпожи Норкиной и все мучился: ну, кого все-таки ему напоминает покойный Петр? И вдруг его осенило: Сережу Горина! Сходство – удивительное…

И вот тут-то Дорофеев придумал одну штуку.

– Поедешь в Париж, к мадам Ланти, – ошарашил он срочно вызванного Сергея. А увидев, что тот буквально онемел от удивления, протянул снимок.

– Я и не знал, что ты посещаешь таких дорогих фотографов: картон, золотое тиснение… А костюмчик-то какой! На прокат, что ли, брал?

Сергей внимательно рассматривал портрет и ничего не понимал.

– Только не отрицай! – наслаждался Дорофеев. – Жду чистосердечного признания…

– У меня, Семен Ильич, вообще нет ни одной фотографии!

– Так это ты или не ты?

– Не знаю! Не я вроде, и в то же время – похож.

– Ладно уж, не буду тебя больше мучить! Не ты это, конечно… Дворянин один – Петр Норкин, сын уехавшего в Париж еще до революции директора банка. Тот недавно умер. Умерла здесь и его жена. Умер и этот самый Петр. Я навел справки – никого из родственников в живых не осталось. Так что через некоторое время ты превратишься в юного Норкина и отбудешь во Францию по приглашению этой самой Ланти, очевидно, любовницы папаши.

– А как же учеба?

– Это для тебя будет такой университет, что потом век станешь благодарить Дорофеева! – И Семен Ильич запустил пятерню в свою кудлатую бороду; таким образом он ее расчесывал, когда пребывал в хорошем настроении.

И вот Сергей Горин с небольшим чемоданчиком, в котором сложен семейный архив – все, что осталось от богатства Норкиных, – приближается к Парижу, где его с нетерпением ждет мачеха. Роль монашка, как показала многомесячная подготовка, была пустяком по сравнению с тем, на что в этот раз пошел Сергей.

Да, он тогда тоже рисковал. Но все это длилось несколько минут! А тут ехал в чужую страну, к чужим людям, в чужом обличье. И не дай бог где-нибудь ошибиться, сорваться!

Жозефина Ланти, по-матерински тепло встретившая Сергея на вокзале, оказалась миловидной женщиной лет тридцати. Вспомнив покойных отца и мать «бедняжки Пьера», столько натерпевшегося в «этой дикой стране», она даже прослезилась.

Но уже в такси, по дороге в тихий буржуазный квартал Отей, к норкинскому особняку, забыла и о страданиях милого мальчика и об ужасах большевизма. Самочувствие попугая, ошарашившего Сергея словами: «Пошел вон, идиот!», гораздо больше волновало Жозефину, чем все революции, вместе взятые. Слегка пожурив беспардонную птицу, жизнерадостная мадам Ланти показала Сергею его апартаменты, объяснила, в какое время они будут встречаться за столом, и куда-то упорхнула.

Немного осмотревшись и пообвыкнув, Сергей начал усиленно готовиться к поступлению в университет. А в свободное от зубрежки, чинных трапез и выходов в свет, куда Сергей покорно сопровождал мачеху, время он бродил один по Парижу. «Но не столько, чтобы отдохнуть от своей опекунши или познакомиться с историческими местами знаменитого города, сколько для того, чтобы выполнить порученное ему Дорофеевым дело: Сергей должен был связаться с «младороссами».

Больше всего ВЧК интересовал бывший офицер Преображенского полка Виктор Ростиславович Муромцев, один из активнейших членов этой организации, непосредственно занимавшийся налаживанием связей с Советской Россией. (А если говорить точнее – засылкой туда своих агентов.)