— Он был не рыцарь, а монах, из другого монашеского ордена. Он бежал с Мальты без предупреждения, раньше, чем я сама узнала о том, что жду ребенка… — Она прервалась, чтобы подавить еще один сильный приступ гнева. — С тех пор я ничего не слышала об этом человеке.
— Он разбил вам сердце, — заметил Тангейзер.
Карла выжидала до тех пор, пока не уверилась, что голос ее не будет дрожать.
— Мне потребовалось много лет, чтобы забыть его лицо. Я забыла бы и его имя, если бы могла. Но если вы попросите меня, я назову вам его.
Он отмел ее предложение взмахом руки.
— В вас говорит гнев и боль незалеченных ран, — сказал он. — Но если он не байлиф[57] одного из лангов или какой-нибудь другой высокопоставленный рыцарь, его имя меня совершенно не интересует. Забудьте его раз и навсегда.
Он поднялся со скамьи и прошелся между рядами роз. Затем остановился и повернулся к ней.
— Итак, ближайшая задача, если я все правильно понял, состоит в том, чтобы отправиться на Мальту, минуя турецкую блокаду, отыскать двенадцатилетнего мальчика, чье имя и внешность нам неизвестны, а затем с его молчаливого согласия, которого, кстати, может быть, он и не даст, вернуться с ним на Сицилию, не попав при этом на виселицу как дезертир или как шпион Великого турка.
Она смотрела на него, не в силах заговорить. Ее оцепенение привело его в недоумение.
— Разве я понял что-то неверно? — спросил он.
— Все верно. Просто мои надежды не простирались так далеко.
— Что это значит?
— Вы привезете моего мальчика обратно на Сицилию?
Он развел руками.
— А есть какое-то другое место, куда его надо привезти?
— Я никогда не загадывала в своих мечтах дальше того, как найду его и объявлю ему, что это я его мать. — Карла чувствовала, как сжимается горло. Она сглотнула. — Поездка на Мальту и миг встречи, может быть, с Божьего благословения, момент прощения, — вот все, что я осмеливалась себе вообразить.
— Все это, конечно, поможет вам искупить свой грех и успокоить свою совесть. Может быть, это даже принесет вам утешение и радость. Но все это не спасет вас и вашего сына от турецкой стали. То, что в этом возрасте он будет участвовать в сражениях, очевидно. Мальтийцы составляют основу гарнизона Ла Валлетта. На них придется основная тяжесть удара. И наибольшее число потерь.
Карле стало не по себе.
— Вы считаете, что в этой войне нет никакой надежды?
— Я бы так не сказал, хотя это отличное место для всякого храбреца, желающего с честью сложить голову. Но, должен заметить, если на турок ставят пятеро, на рыцарей Религии только один. Да и не важно, кто из них выиграет или проиграет: и победители, и побежденные заплатят за все большой кровью. Если вы не собираетесь совершить свое путешествие только ради того, чтобы посмотреть, как мальчик погибнет, нам придется похитить его.
— Похитить? — Его слова привели ее в ужас. — Разве это возможно?
Он снова сел на скамейку рядом с ней.
— Я провозил контрабандой грузы и покрупнее, и в более суровых условиях. Но для начала мы должны его найти.
— Я узнаю его, когда увижу, поверьте мне, — сказала она.
— Разумеется, — подтвердил он, явно не разделяя ее уверенности. — Но едва ли мы сможем просить Ла Валлетта, чтобы он отозвал из рядов защитников всех детей, чтобы вы смогли выбрать.
И так же быстро, как ее сердце воспарило, оно рухнуло в пропасть. Она проделала весь этот путь, веря в сказку, настолько поглощенная преодолением трудностей большого мира, что просто ни разу не задумалась о самых простых практических вещах. Она была глупа. Но Тангейзер глуп не был, сейчас это проявилось явственнее, чем когда-либо.
— Римская церковь надежно пустила корни среди мальтийцев, — произнес он. — Мальчика должны были крестить, законнорожденный он или нет, а его имя должным образом занести в метрическую книгу прихода. Если ваши сведения о приюте верны, в таком случае соответствующая запись должна сохраниться в книгах «Сакра Инфермерии».
— Но, как вы уже заметили раньше, мы не знаем его имени.
Усилие, какое он сделал над собой, чтобы ничего не сказать вслух, заставило ее еще явственнее ощутить собственную глупость.
— Это верно. Но вы должны хотя бы помнить дату его рождения.
— Последний день октября, тысяча пятьсот пятьдесят второй год.
Как и возраст мальчика, дата его рождения, кажется, что-то значила для него.
— Канун Дня всех святых,[58] — сказал он. — Солнце в знаке Скорпиона. — Он покачал головой. — Какие странные пути, госпожа графиня. Воистину странные пути привели нас в этот сад над морем.
Он не стал ничего объяснять; прежде чем она успела спросить, что он имеет в виду, Тангейзер сжал руку в кулак:
— Ну почему вы не обратились ко мне раньше? Вы же пробыли здесь шесть недель? Мы могли бы съездить туда и вернуться обратно, не рискуя ничем, разве что утонуть во время пути.
Возмущение стиснуло ей горло.
— Но до сегодняшнего утра я понятия не имела о вашем существовании!
Подозрение промелькнуло на его лице.
— И кто же поставил вас в известность?
— Фра Оливер Старки из Английского ланга.
Она видела, как гнев вспыхнул в его глазах синим светом из самого сердца пламени, и она испугалась, что он оставит ее. Почему имя Старки вызвало у него такую реакцию, она не знала.
— Брат Старки очень высоко отзывался о ваших талантах.
— В этом я не сомневаюсь.
— В его письме…
— В письме?
— В его письме говорилось, что вы человек замечательных способностей, который не боится ничего и относится с презрением к любым законам, моральным, юридическим, религиозным. — Почему это должно было ему польстить, она не знала, но верила, что польстит. — Еще он сказал, что вы прежде всего человек слова.
— Этот англичанин гораздо искушеннее, чем я думал.
В итоге она почувствовала, что должна сообщить о чем-то полезном.
— Фра Старки сказал, что может на «Куронне» довезти нас до места.
Эти слова нисколько не улучшили его настроения.
— В этом я не сомневаюсь.
— «Куронн» отходит с полуночным приливом.
— Он уйдет без нас.
Он отмел прочь гнев и улыбнулся.
— У войны длинные руки, она сжимает своими пальцами мне глотку, но я все равно от нее ускользну.
— Но разве «Куронн» не самый надежный способ попасть на остров?
— Возможно. Только сделку с дьяволом лучше отложить до более безнадежных времен.
Он помедлил, словно на краю лестницы, с которой высоко падать. Затем кивнул.
