Прислонив ружья к стене, они приступили к трапезе. Сержант устроился за столом на единственном стуле, похожем на чурбак с низкой спинкой, индеец сел на шкуру, поджав босые запыленные ноги. Куропатка, истекающая соком, была разорвана на две части. Каждому досталось по куску черствой маисовой лепешки и пучку зелени, напоминающей салат. Ели молча, поглядывая друг на друга, как звери, расправляющиеся с добычей. Белый жевал торопливо, перемалывая косточки желтыми клыками. Краснокожий, несмотря на голод, ел медленно, вытирая жирные пальцы о полы грязной тальи.
Когда с куропаткой было покончено, Хиль Луис извлек из мешка табакерку и трубку – что-то вроде индейского калумета. Раскурил и, пересев поближе к Помпонио, протянул трубку ему. Индеец несколько раз затянулся горьким, с запахом истлевшего дуба дымом и вернул трубку сержанту:
– Бледнолицый брат хотел рассказать мне, как он ушел от «твердогрудых»… Уши Помпонио открыты…
Хиль Луис, хотя его глазки и заворошились под густыми бровями, отвечал довольно уверенно, словно не единожды проговаривал то, что рассказывал сейчас:
– Мне повезло, чиф. Когда ты был ранен и потерял сознание, нас оставалось на ранчо немного. Я видел, что еще отстреливались Хуан и Одинокий Волк, и решил вынести тебя. Но тут рейтары ворвались внутрь. Они убили всех наших… Я тоже упал в лужу крови и притворился мертвым… Меня не тронули, а тебя увезли с собой. Одному мне было не справиться с ними…
Хотя сержант говорил убедительно, Помпонио показалось, что он сказал не все. Однако Хиль Луис был его последним союзником. Индеец решил заверить сержанта в дружелюбии:
– Хорошо, Лу. Я верю тебе. Ты поступил, как мог. А теперь скажи, в тебе еще бьется сердце мужчины? Готов ли ты пойти со мной в стойбище «твердогрудых»?
Хиль Луис заерзал.
– Карамба! Ты же знаешь, чиф, с тобой я готов хоть куда! Я вовсе не прочь поквитаться с этими… – сержант замялся, не находя эпитета для своих бывших сослуживцев. – Но, чиф, что мы сможем сделать вдвоем? У рейтар – пушки и много ружей…
– Найдем слабое место и ударим, – повторил Помпонио слова, которые перед расставанием сказал Валенила.
– Найдем и ударим… – озадаченно откликнулся Хиль Луис.
«Может быть, у Лу в груди и не стучит сердце храброго воина, – подумал индеец, – но у меня нет других людей, кроме него».
– Я рад, что ты понял меня, Лу. Выступим, когда сова вылетит на охоту. А теперь давай отдохнем.
Хиль Луис поскреб затылок, но ничего больше не спросил. Улегся на шкуре и через минуту раскатисто захрапел. Вожак вытянулся рядом, но глаз так и не сомкнул. Однако когда тьма, подобно коршуну, опустилась на горы, поднялся отдохнувшим и полным сил.
Из ущелья выехали гуськом. Впереди Помпонио, глаза которого в темноте видели не хуже, чем днем. Потом поехали рядом, а когда горы сменила прерия, пустили коней галопом, полагаясь на их чутье больше, чем на неяркий свет узкого, как нож для снятия скальпов, месяца. С первыми всполохами зари всадники оказались неподалеку от того стойбища «твердогрудых». В этот час все в президии еще спали. Не было видно даже часовых на крепостной стене. Поэтому индейцу и его спутнику удалось незамеченными добраться до лога, где они спешились. Привязав коней к кустам на дне ложбины, Помпонио и Хиль Луис взобрались на холм, с которого были видны ворота президии, хозяйственные постройки, а также небольшая часть внутреннего двора.
Сержант извлек из сумки «зоркое стекло» – металлическую трубку, способную приближать или отдалять людей и предметы, в зависимости от того, с какой стороны ты в нее глядишь. Передавая ее из рук в руки, они стали наблюдать, что происходит в жилище врагов. Через некоторое время донеслись звуки военной трубы, и жизнь в президии стала пробуждаться. Сначала во дворе появились несколько рейтар. Обнаженные по пояс, они весело умывались, поливая друг другу из ведер. Потом у амбара и кладовых появилась прислуга, по двору засновали индианки, среди которых Помпонио напрасно пытался углядеть Умугу. Вышел к солдатам офицер, который пленил когда-то Помпонио. Но черноусый, ради кого Помпонио пришел сюда, не показывался.
Солнце поднималось. Начало припекать. Хиль Луис все чаще прикладывался к индейской плетеной фляжке, искоса поглядывая на вожака, словно ожидал от него приказаний или разъяснений. Впрочем, когда ему самому доводилось глазеть в подзорную трубу, бывший сержант подмечал детали, понятные только человеку военному: частоту смены караульных, количество пушек, нацеленных в сторону прерии… Не осталась незамеченной для Хиля Луиса и сутолока, царившая в это утро в президии. Уж очень она отличалась от размеренного хода гарнизонной жизни, хорошо знакомой ему самому. Беготня прислуги от складов к кухне и обратно, чистка рейтарами мундиров и вооружения – все говорило о том, что в президии либо ждут приезда большого начальника, либо готовятся к празднику.
Сержант поскреб затылок, но не сумел вспомнить, чье тезоименитство приходится на эти дни. Чертыхнулся про себя мол, не все ли равно, – но пришел к выводу, что чиф не случайно задумал вылазку именно сегодня: лучшего времени, чем праздник, для набега не придумаешь. Передавая в очередной раз зрительную трубку индейцу, сержант высказал ему свои соображения. Вожак никак не прореагировал, припадая глазом к «зоркому стеклу». И, как оказалось, вовремя: во дворе крепости появился черноусый. И не один, а вместе с белой женщиной, почти девочкой. Помпонио вспомнил, что однажды уже видел ее рядом с черноусым – когда сидел в клетке. Вспомнил и то, как его враг смотрел на эту женщину. Так мужчина глядит на ту, с кем хочет разделить ложе… И тут Гичи Маниту озарил Помпонио: может быть, эта женщина и есть то «слабое место», о котором говорил Валенила? Если враг Помпонио удерживает у себя Умугу, почему бы черноусому не лишиться той, которая дорога ему?
Индеец передал сержанту «зоркое стекло» и жестом указал, куда смотреть:
– ¡Enemigo!
– Кто враг? – Хиль Луис не сразу понял, о ком говорит вожак: все, кто в президии, – враги бушхедеров.
– Там, черноусый… С ним – женщина…
Хиль Луис посмотрел в трубку, и от индейца не ускользнуло, как напряглось его лицо.
– Comandante… Traidor… – только и смог выговорить сержант. Смысл его слов остался непонятным для Помпонио. Но что-то подсказало индейцу: они относятся к тому, кто завладел его камнем духов.
3
Деньги – порождение сатаны. Это любил повторять отец Хиля Луиса. Он был простым ачупино – бедным испанцем, переселившимся в американские колонии в поисках лучшей жизни. Но не зря говорят: где родился, там и живи. Если на родине встать на ноги не смог, то и на чужбине ничего не получится. Как ни пытался Хиль Луис – старший (по семейной традиции все мужчины в их роду носили имена своих отцов) вырваться из нужды, это ему не удалось. Даже когда он женился на дочери зажиточного ранчеро и взял за ней неплохое приданое, удача не повернулась к нему лицом. Два неурожайных года разорили его ранчо, а крупный денежный заем, взятый у владельца соседней гасиенды и невозвращенный в срок, превратил неудачливого землевладельца в пеона. Не принесли удачи и поиски серебряных жил в окрестных горах. Отец умер, оставив сыну и двум дочерям долги да наказ – не связываться с деньгами.
