— Графиня Инес здесь? — поспешно спросил Мануэль.
— Как видите, — улыбнулась Бланка Мария, — в ложе напротив, с отцом, камеристкой и какой-то незнакомой мне доньей…
— Да, это она… и Амаранта… — сказал Мануэль с удивлением. Он был уверен, что ее не будет.
При имени Амаранты герцогиня едва не выдала себя, но вовремя сдержалась.
— И вы действительно ничего об этом не знали? — спросила он. — О дон Мануэль, это странно, и вызывает сомнения в ваших, как вы говорили, серьезных попытках к сближению!
— Нет, здесь что-то не так.
— Посмотрите, — шепнула герцогиня, — донья увидела вас… Как она побледнела… смотрите, как ухватилась за свою спутницу… вот опять смотрит… да что же такое было между вами и этой прелестной молодой графиней? Все это так странно…
Разговор был прерван диким криком толпы, и в ту же минуту здоровый бык с коротким, глухим ревом, наклонив голову, бросился из своей клетки на арену, прямо к барьеру, не заметив его и воображая, что его выпустили наконец на свободу.
Громкие восклицания, приветствовавшие животное, заставили его на минуту остановиться и поднять голову, но вслед за этим бык бросился на другой конец арены, думая там найти выход.
Тогда пикадоры начали свою опасную игру, которая должна была раздразнить животное. Они скакали вокруг него, нанося копьем нетяжелые раны, и как только бык устремлялся на одного противника, его отвлекал на себя другой, потом третий, и так далее.
Но наконец зверь, по-видимому, заметил того, который первым ранил его. Теперь никакие усилия остальных пикадоров не могли отвлечь быка от его жертвы, он преследовал только ее.
Публика затаила дыхание. Пикадору почти не было спасения. Ни крики, ни уколы копьем остальных не могли отвлечь животное, и наконец ему удалось вонзить рога в заднюю ногу лошади, она упала.
Громкое «виват» приветствовало быка. В эту минуту из-за барьеров выскочили фулосы, набросившие на голову разъяренного зверя свои шарфы.
Воспользовавшись этим, пикадоры оставили арену, успев увести с собой и раненую лошадь. После этого фулосы снова отступили за барьер, чтобы дать быку отдохнуть.
Наступила пауза. Пользуясь ею, знакомые заходили друг к другу в ложи обсудить бой, многие дамы, возбужденные зрелищем, заключали пари на огромные суммы.
В ложу герцогини Медины вошел бригадир Жиль-и-Германос засвидетельствовать свое почтение. Друг его Мануэль был еще тут.
После первых приветствий Жиль сказал, обращаясь к герцогине, за креслом которой стоял Мануэль:
— Я принес новость вашему сиятельству, интереснейшее известие — о нем говорит уже весь цирк.
— Новость, дон Германос? Говорите скорее!
— Помолвка, что-то вроде тайны, так как жених не очень терпим в Испании…
— Вот невиданная помолвка с препятствиями! Слышите, дон Мануэль? — сказала, смеясь, герцогиня.
— Жених не кто иной, как дон Карлос, — продолжал Жиль, не подозревавший о том, что его друг любит Инес, — а невеста — прекрасная донья с красными гранатами в волосах, вот в той ложе напротив.
— Молодая графиня Кортецилла?
— Она самая, ваше сиятельство.
Мануэль побледнел и сделал беспокойное движение.
— Невозможно! — вскричала герцогиня, вопросительно глядя на Мануэля.
— Честное слово, — продолжал Жиль, — весь Мадрид уже знает эту тайну.
— Очень странно: дон Карлос и графиня Инес Кортецилла — жених и невеста! — намеренно протянула герцогиня, чтобы еще сильнее уязвить Мануэля. — И весь Мадрид знает об этом!
— Бой продолжается, — сказал Жиль, указывая на арену.
Бандерильеро, держа в руках бандерильи — палки фута в два длиной, с хлопушками, пестрыми лентами и крючком на конце, — бросились на арену, крича и размахивая бандерильями, чтобы привлечь внимание быка.
Едва успело взбешенное животное подбежать, нагнув голову, к первому бандерильеро, как тот, ловко увернувшись, воткнул в спину быка свою бандерилью. В ту же минуту другой воткнул свою ему в затылок. Животное, ослепленное болью, оглушенное треском хлопушек и громким криком бандерильеро, с диким ревом, тряся головой, бросалось то на того, то на другого врага, но все они ловко увертывались, сменяя друг друга.
Наконец, рванувшись изо всей силы к ограде арены, бык остановился, не обращая больше никакого внимания на крики бандерильеро.
— Нового быка! Этот трус! — кричал народ. — Бандерильи де-фуэго3 сюда! Это придаст ему храбрости!
На арену выпустили нового быка, который сначала бросался во все стороны, а затем кинулся на пестрых бандерильеро, разделившихся на две части. Одни из них занялись прежним быком, а другие старались привлечь внимание нового и раздразнить его.
Так как новый бык был еще не утомлен, то это им легко удалось. Животное, несмотря на всю свою быстроту, не избегло их бандерилий, которые довели его наконец до исступления.
Толпа ликовала, крича «виват» новому быку. О прежнем совсем забыли.
Но вдруг он вновь обратил на себя внимание. Бандерильеро воткнули ему в спину бандерильи де-фуэго, которые зажигались и при этом щелкали. Остервеневший бык бросился к ограде арены и стоял, плотно прижавшись к ней, пока огонь бандерилий не потух. Между тем другой, испугавшись щелканья и огня, бросился на бандерильеро, остававшихся еще на арене.
Но они свое дело уже сделали. Один бык был подготовлен к борьбе с эспада, а другого они хотели довести до нужного состояния во время вновь наступившей короткой паузы, собираясь в удобную минуту снова воткнуть ему в спину зажженную бандерилью.
Все были заняты исключительно этим зрелищем, но Инес не видела ничего. Она согласилась поехать с отцом в цирк единственно потому, что надеялась, увидевшись там с Амарантой, узнать от нее что-нибудь о Мануэле.
Но Амаранта в последнее время не имела о нем никаких сведений, и вдруг они увидели самого Мануэля, да еще в генеральском мундире! Значит, рана его зажила быстрее, чем ожидала Инес. Тревога ее, тем не менее, осталась прежней.
— Он не спускает с нас глаз, — шепнула Амаранта, не подозревавшая, что ее ожидало, и тотчас согласившаяся ехать с Инес, — он не глядит на арену.
— Слава пресвятой Деве, он выздоровел!
— На лбу еще виден темно-красный шрам. Кто эта знатная дама с ним в ложе? — спросила Амаранта.
— Герцогиня Медина.
— Так это герцогиня! Как у тебя бьется сердце, Инес, я даже чувствую это!
— Оно успокоится, — прошептала молодая графиня, взволнованное лицо ее было очень бледно.
В эту минуту у входа в ложу остановился монах в низко надвинутом на лицо капюшоне. Когда Амаранта отвернулась, граф Кортецилла подошел к нему, монах сказал ему несколько слов и исчез так же неслышно, как пришел.
