Владыка заколебался.
— И купцов московских не по твоему слову в Торжке сгубили? — подумав, спросил он. — Тоже богом, боярин, клясться будешь?
— Виновен, владыка, московскому князю бревно под ноги подкатил. Не хотел помоги из княжьих рук. Добра Новгороду хотел! — страстно заговорил Борецкий. — А вече против пошло, не сумели с мужичьем сладить. С тем смирился.
— Москвы испугался, а купцов ганзейских на шею Новгороду посадить похотел… Я князю не заступник, — уже спокойно сказал Евфимий, — пусть сам правду ищет.
— А ежели лекаришко Миланио что от себя писал, завтрашнего дня ему не видеть! Дозволь, владыка, домой! — Руки Борецкого дрожали.
— Подожди, боярин, — ответил владыка, — не торопись… — Евфимий верил и не верил Борецкому. — Дело к тебе есть… — наконец решился он. — Пльсковичи помоги просят. Божьи лыцари внове мир порушили, землю православную разоряют.
— Сам пойду. Овинов, Своеземцев, Арбузьевы, другие не отстанут, — откликнулся Борецкий. — Конное войско вготове стоит. Охочих людей у нас довольно.
— Хорошо. Спасибо, боярин… На вече людей подыми… — Владыка помолчал. — Еще дело есть, боярин.
— Что за дело, владыка? — с готовностью спросил Борец-кий.
— Кои людишки в поганстве живут, — начал Евфимий издалека. — На Шелони, в ночь на праздник рождества Предтечи, по селам кумиров поминают, в бубны и в сопели и гудением струнным и всякими неподобными играми сатанинскими тешатся, бесовские песни поют. Мужи и жены пиры творят и пляшут срамно. И в другие святые праздники кумиров поминают. Срамно же… — Он остановился и посмотрел на Борецкого.
Борецкий смиренно слушал.
— Церкви святой от сих дел великое поношение… Монастырь наш на Шелони те безбожные мужики сожгли, старцев многих, игумна жизни лишили. Знаю, боярин, там земли твои близко. Отпиши, пусть воров уймут, за дела богопротивные в железа их заковать повели да в ямы на чепь, как собак, посадить. Помни, боярин, о завтрашнем дне! — подняв руку, торжественно сказал Евфимий. — Церкви поможешь — многие грехи тебе простятся.
«Видать, не обойтись без нас владыке, — думал Борецкий. — В покорении и послушании мужиков держать — твердая рука надобна, а у тебя дрожат руки-то. И для нас многополезна святая церковь: где силой не возьмешь, люди слову божьему внемлют. Птицу кормом, а человека словом обманывают… а о смерти рано мне думать. Чей день завтра, а нынче наш, — продолжал рассуждать боярин. — Нет, владыка, уж лучше так: сегодня мне, завтра тебе». А вслух сказал:
— Сделаю, как велишь, владыка. А с мужиком я сам расправлюсь. Не придется им боле монастыри жечь.
— Иди с богом, боярин, верю тебе, — решил Евфимий. — Однако честь свою пуще глаза береги. Дела те воровские на вече поведай… Пусть казнят злодеев.
* * *
— Позвать Миланио! — загремел Борецкий.
Зная крутой нрав боярина, холопы сломя голову бросились исполнять приказ.
— Ну подожди, мерзавец! — рычал Борецкий, сжимая кулаки. — Я покажу, как писать грамоты. Ты мне все поведаешь, друг Миланио. За услугу я плачу только чистой монетой.
В гневе боярин не заметил, как слегка шевельнулась бархатная занавеска у окна. Когда Борецкий повернулся спиной, Миланио, словно тень, выскользнул из горницы и бросился к потайному ходу. Пока слуги, сбившись с ног, искали по всему дому венецианца, он успел добраться до ворот Готского двора.
Прежде всего Миланио решил предупредить Шоневальда.
— Надо бежать из Новгорода, ваше священство, бежать как можно скорее! — повторял он. — Наших гонцов схватили, ваша милость, а в Новгороде мертвого заставят говорить правду. Надо бежать!
Шоневальду передался страх венецианца.
— Они не посмеют хозяйничать здесь! — бледнея, воскликнул он. — С древнейших времен этот двор неприкосновенен… Беседу неожиданно прервал ольдерман двора Юлиус Мец.
— Пришли русские, — сказал он, войдя в горницу. — Они говорят, что у нас скрывается врач боярина Борецкого. Если мы его не выдадим, русские грозят взять силой… Вы Миланио, господин? — вежливо обратился он к венецианцу.
Миланио умоляюще смотрел на Шоневальда.
— Да, это Миланио! — не раздумывая, сказал орденский посол, указав пальцем на венецианца. — И мне кажется, что он не должен пользоваться защитой нашего двора.
Миланио понял, что все кончено.
— Прощайте, ваше священство! — с презрением сказал он. — Пусть вам воздается по заслугам… Я уйду с вашего двора, — обратился Миланио к ольдерману и, не проронив ни слова, удалился.
Шоневальд стоял у окна и следил, как щуплая фигурка венецианца пересекла двор и скрылась в воротах.
«На что надеется этот разбойник? — думал он. — Неужели рассчитывает на милость Борецкого? Или, может быть, решил перед смертью поиграть в благородство?»
Придя в себя, Шоневальд стал обдумывать план бегства из города.
Сначала он решил бежать на Псков переодетым, но тут же отбросил эту мысль.
— Не пройдешь ворота — схватят… — вслух рассуждал орденский посол. — Надо придумать другое. Но что?..
Долго он перебирал в голове всякие способы. Неожиданно вспомнил про Иоганна Фусса.
— Он должен спасти меня! — вслух сказал Шоневальд и, позвав в окно проходившего по двору слугу, попросил пригласить купца.
Иоганн Фусс не замедлил явиться. Робко взглянув на Шоневальда, он сказал:
— Я здесь, ваша милость.
— Господин купец, — без обиняков начал Шоневальд, — мне грозит опасность. Я должен тайно выехать из этого проклятого города. Помогите мне! — Он замолчал, не спуская глаз с купца.
— Как я могу помочь, ваша милость? Я бедный купец! — воскликнул пораженный Фусс.
— Подумайте, Иоганн Фусс, — вкрадчиво отозвался Шоневальд, — подумайте, сын мой. Церковь никогда…
— Ваша милость — перебил купец, — может быть, я смогу достать для вас русскую одежду. Мой друг, русский…
— Это исключено… — разочарованно протянул Шоневальд. — Это исключено, милейший. Городские ворота всегда хорошо охраняются, а сейчас… нет, это немыслимо… Подумайте хорошенько, господин купец! — Теперь в голосе посла послышалась угроза. — Вы ведь хитры на выдумку. Я помню, как вам удалось одурачить всех. Тогда вместо сельди вы провезли русским оружие.
— Ваша милость, я придумал! — радостно завопил Фусс. — Я могу вывезти вас из города в большой бочке. Я купил несколько бочек осетровой икры. Но… икра очень дорогой товар, ваша милость, а в бочке полных пятьдесят новгородских пудов…
Послу мало улыбалось подобное путешествие, но, поразмыслив, он понял, что другого выхода нет.
