— Прошло не так много времени, и я поняла, что мое положение еще ужаснее, чем я первоначально полагала. Я поняла, что обречена на вечное безбрачие.
— Но почему?! — Жорж-Мишель в отчаянии ударил кулаком по подушке. — Монморанси ведь женился! Почему вы должны отказываться от счастья?!
— Мой паладин, подумайте сами. В глазах света я была невинна, ведь мой брак так и не был свершен. Подумайте, как бы я объяснила своему супругу… что бы он подумал… если бы…
— Но ведь я знаю правду! — с жаром воскликнул юный граф. — Вам не потребуется ничего объяснять… Вы будете счастливы!
— Благодарю вас, мой паладин, благодарю вас за доброту, но я не могу принять от вас эту жертву, — нежно произнесла Жанна. — Ваши родные наверняка будут против союза с женщиной, чей брак однажды уже был признан недействительным…
Молодой человек, еще четверть часа назад даже не помышлявший ни о каком браке, возмутился. Постарался объяснить красавице, что ради его счастья родственники пойдут на все. Дама печально улыбнулась.
— Я знаю об этом, мой паладин, но именно это и заставляет меня трепетать за вас. Неужели вы думаете, Фоканберж появился в Лувре случайно? Нет, я уверена, он что-то пронюхал про нас и теперь только и ждет случая, чтобы как можно дороже продать эту новость вашим родным.
— Я все объясню…
— Нет, Ролан, это не поможет. Поверьте, меня более не пугает монастырская келья, я знаю, что потеряна для света и счастья, а монастырь… можно ли найти лучшее убежище для женщины? Но вы, Ролан, вы… что будет с вами? Разве вы забыли права опекунов? Да чтобы оградить вас от позорящей связи, опекуны могут отправить вас в монастырь… до самого совершеннолетия… Нет, Ролан… Знать, что вы проведете в монастыре, возможно, в монастырской тюрьме пять долгих лет… Знать, что ваши прекрасные глаза потухнут от слез… Что ваш стан согнется от постоянных молитв и покаяний… Что ваша благоухающая юность увянет, так и не расцветя… Нет, мой паладин, я этого не перенесу!
— Но… они не могут так со мной поступить… Они меня любят… — пробормотал юноша, не в силах поверить в истинность слов дамы, но при этом ни на миг не усомнившись в ее искренности.
— Конечно, они вас любят. Разве можно вас не любить?! — восторженно отвечала Жанна. — Именно любовь к вам толкнет их на жестокость. Что ж, мой паладин, я приняла решение — красавица вскинула голову. — Я не позволю Фоканбержу погубить вас. Лучше я сама вонжу ему кинжал прямо в сердце, лучше я взойду на эшафот, но, умирая от руки палача, я буду счастлива, что спасла вас от ужасной участи…
— Нет, пожалуйста, только не это… — взмолился Жорж-Мишель, стараясь удержать даму, когда она попыталась встать. — Я не позволю… вы и так много страдали… Я что-нибудь придумаю… я подумаю… я решу, что можно сделать…
Жанна рухнула на подушки и разрыдалась, на этот раз совершенно искренне. Кажется, щенок так ничего и не понял. Что ж, она сделала все, что могла, и теперь нуждалась только в утешении.
— Не оставляйте меня, Ролан, мне так страшно, — жалобно попросила дама и юноша с готовностью пообещал охранять ее сон до самого утра.
Когда на рассвете шевалье Жорж-Мишель выбрался из комнаты Жанны, красавица позвала камеристку и отдала ей два распоряжения. Во-первых, заказать в церкви Сен-Жермен-л'Оксеруа мессу за успех задуманного предприятия. Во-вторых, начать собирать вещи. В следующий свой приезд ко двору дама поклялась иметь дело только с нетитулованными щенками.
Глава 9
В которой граф де Лош и де Бар узнает, что значит «жить своим домом»
Полагая, что «маленький паладин Ролан» так ничего и не понял, дама была не права. Три года при дворе оказали благотворное воздействие на сообразительность юноши, и Жорж-Мишель без труда догадался, чего хочет Жанна. Проблема заключалась в том, что шевалье не знал, каким образом ее желание осуществить. Юноша не раз слышал, как благородный человек должен избавляться от врагов. Следовало собрать своих друзей, числом не менее тридцати, а лучше — сорока, пятидесяти или даже сотни, подстеречь врага в темном закоулке, а потом проткнуть его шпагами и кинжалами столько раз, сколько это необходимо, дабы тот испустил дух. К несчастью, у графа не было такого количества друзей. Друзей у молодого человека было всего трое. Однако, как бы юные принцы не любили своего родственника, Жорж-Мишель не мог представить в засаде ни десятилетнего Бурбона, ни двенадцатилетнего Валуа, ни даже тринадцатилетнего Гиза.
Рассказы фрейлин также не способны были помочь молодому человеку. Для Жоржа-Мишеля не было тайной, что красавицы умели избавляться от врагов ничуть не хуже доблестных шевалье. Но способ, которым фрейлины благодарили своих спасителей, совершенно не приличествовал дворянину.
Молодой человек вздохнул. Раньше он представлял взрослую жизнь иначе. Ему казалось, что быть взрослым — значит, быть свободным, делать все, что душе угодно, и не перед кем не отчитываться. И вот все оказалось как раз наоборот. Вместо свободы молодому человеку грозила монастырская келья, вместо развлечений — решение проблем, о которых прежде он даже не подозревал.
Что бы ни утверждала Жанна, шевалье Жорж-Мишель не мог поверить, будто родные отправят его в монастырь — в Венсенн, вполне возможно, но Венсенна юноша не боялся, все-таки это была королевская резиденция. Однако утешить возлюбленную за перенесенные страдания и наказать мерзавца за вероломство было долгом каждого порядочного человека, и юноша принялся особенно усердно тереть лоб — благодатную почву всех мыслей.
После целого часа возделывания этой почвы, завершившегося появлением на лбу графа прыщика, шевалье наконец-то вспомнил весьма занятный рассказ господина де Виллекье. Воспитатель дофина рассказывал о людях, именуемых «браво», и уверял, будто проживают они в Париже и за деньги делают то, что друзья совершают от чистого сердца. Увы, Жорж-Мишель не знал, в какой квартала Парижа необходимо отправиться в поисках подобных людей, ибо Париж был велик, а людей в нем было больше, чем придворных в Лувре. После еще одного часа метаний по комнате в памяти Жоржа-Мишеля всплыло воспоминание о случайно подслушанном разговоре фрейлин. Девицы сплетничали о неком шевалье, весьма ловко умеющем улаживать подобные дела. Имени шевалье граф не помнил, однако расспрашивать о нем фрейлин не решился, слишком хорошо зная, до чего девицы бывают несдержанны на язык. Перебрав в памяти около трех десятков имен, восстановив от начала и до конца давно забытый разговор, молодой человек, наконец, вспомнил имя ловкого шевалье. Звали его Эжен де Ландеронд, был он родом то ли из Анжу, то ли из Турени — подробностей фрейлины не знали.
