— Так я же по-русски, а по-нашему здесь никто, поди, и не толмачит. Азиаты!..
— Азиаты? — восхитилась Ника. — Скажи, какой европеец.
С проходившей лодки сильно плеснули веслом. Дубок крякнул досадливо, отряхивая свои плисовые штаны. Тяжелый груженый четырехвесельный баркас надвинулся на ялик, чуть не перевернув его. Стоявший на носу баркаса толстый мужчина с золотой серьгой в ухе, что-то заорал на Дубка. Ника, не сказав ни слова, выдернула шпагу и наотмашь хлестнула толстяка по ногам. Тот подскочил, зашипел яростно, однако крикнул гребцам, те притабанили и пропустили ялик.
— В сторонку придется! — заявил Дубок. — Вон туда, к камешкам. И народу там помене, да и лодку есть где приютить.
Им пришлось спуститься почти на километр от пристани. Дубок выдернул на пологий песчаный берег ялик, оттащил подальше, за береговые камни, и перевернул. Подсунул под него весла. В полусотне шагов от берега поднимались вверх мощные, позеленевшие внизу стены форта с квадратными бойницами, из которых выглядывали на рейд черные стволы пушек.
Дубок огляделся вокруг.
— Не надежно! — заключил он. — Мальчишня вон бродит, такая шустрая. Уведут ялик, как есть уведут.
— Оставайся здесь, карауль.
— Что вы, боярышня…
— Опять?
— Да как я могу вас одну отпустить? Ваш братец, что наказывал? А если с вами что дорогой случится?
— Что со мной случится?
— Вдруг напугает кто.
— Так уж меня и напугают.
— А вы не храбритесь, он правильно говорил. Мешок на голову, и ваша шпага ни при чем. Охнуть не успеете.
— Приходилось, что ли, мешок-то на голову?
— Приходилось там или не приходилось… А только народ здесь, поглядите сами: разбойник на разбойнике. Нет, пропади он ялик, а одну вас не отпущу.
— Тогда пошли.
— Разрешите мне наперед.
Дубок расстегнул верхние пуговицы камзола, чтобы были видны рукоятки пистолетов, поглубже нахлобучил шляпу и, расправив плечи пошире, двинулся в толпу. Ника, не отставая, последовала за ним. Они на ходу увернулись от двух негров, которые несли подвешенную к жерди здоровущую свинью, истошно верещавшую на всю пристань, и начали пробиваться через толпу к выходу в город.
Уверенные действия Дубка, подкрепленные видом его артиллерии, и идущий следом хорошо одетый молодой человек в завитом парике и при шпаге, видимо, дворянин! — производили впечатление на встречных, дорогу им уступали, хоть и не без труда. Нерасторопных Дубок просто брал «на плечо», кто-то гневно оборачивался, раскрывал было рот, но, приглядевшись, замолкал в нерешительности.
Наконец пристань осталась позади.
Они выбрались на широкую и просторную улицу, выложенную тем же тесаным камнем, когда-то белую, как и большинство построек вокруг, а сейчас затертую грязными подошвами сапог, замазанную давлеными банановыми и апельсиновыми корками и ореховой скорлупой. Народа и здесь толкалось порядочно, хотя и меньше, нежели на набережной, да и народ был уже другой. Если на берегу все были заняты каким-то делом, а толкотня и суета были результатом хлопотливой торговой или еще какой-либо деятельности, то здесь, на городской улице, никто и никуда не спешил. Как можно догадаться, это были все матросы со стоявших на рейде кораблей. Беззаботно и бесцельно, в одиночку и группами они бродили по улице, от одного кабачка к другому, или сидели за столиками, вынесенными прямо на мостовую, стучали кружками и бутылками, пили, кричали и пели. Многие поверх рваных грязных рубах натянули щегольские бархатные камзолы — явно с чужого плеча, — обшитые золотыми галунами и дорогими, уже ободранными кружевами. Штаны из пурпурного и лилового шелка, украшенные ручной вышивкой по поясу, были залиты вином и заляпаны сальными пальцами.
Даже много чего повидавший Дубок и тот несколько оторопело озирался вокруг.
— У них, что, праздник сегодня какой?
— Вряд ли, — отозвалась Ника, с великим любопытством разглядывавшая всю эту шумную пеструю толпу. — По-моему, здесь каждый день так.
Они остановились возле длинного двухэтажного дома, сложенного не из камня, как большинство местных строений, а из мачтовых бревен. Решетчатые окна были распахнуты настежь, из них на улицу неслись те же звуки пьяного до отчаянности разгула, тяжелый топот кованых каблуков, высокий и пронзительный дребезг мандолины и пьяный визгливый женский смех.
— «Большой Дом», — прочитала Ника вывеску над дверями. — «Джон Литтон».
— Что? — не расслышал Дубок.
— Улица, говорю, веселая. В каждом доме, либо кафе…
— Кафе? — переспросил Дубок.
— Ну, забегаловка, — кабак, словом.
— Это верно. Тверезого, как есть, ни одного на улице не вижу.
Неподалеку от широкого крыльца «Большого Дома» грузный, загоревший до черноты матрос в роскошном атласном кафтане, лопнувшем по швам на его широкой спине, тщетно пытался подняться с мостовой. Ноги его уже плохо держали, и он упирался руками и сейчас очень походил на встающую с земли корову, которая — это Ника помнила еще по Марку Твену — вначале поднимается на задние ноги; но, как только матрос собирался выпрямиться, кто-либо из прохожих, которым он загораживал дорогу, небрежно отталкивал его, и он опять кулем валился на мостовую.
Из дверей «Большого Дома» выбрались еще два подобных джентльмена, с трудом спустившись с крыльца, они тут же завернули за угол и приткнулись к стене, упираясь головами.
— Надо же! — сокрушался Дубок. — Боярышне на такой срам и смотреть зазорно. Куда идти-то?
Боярышню окружающий разгул смущал мало — пьяных она не видела, что ли! — однако сейчас ей нужна церковь Святого Себастьяна. Ника не знала, где ее искать, и не видела, у кого бы о ней спросить.
За время своих странствий по чужбинам Дубок успел усвоить начало разговорного языка своих случайных хозяев: он тут же поймал за шиворот куда-то спешащего по своим делам мальчишку с физиономией цвета «кофе с молоком», и на смеси испанского с английским — Ника не поняла ничего, но Дубок как-то разобрался — тут же получил нужную информацию. Желая отблагодарить консультанта, Ника вытащила из кармана первую попавшуюся под руку монету, — Дубок даже охнул, увидя золотую гинею, вместо нее дал мальчишке подзатыльник, и тот умчался, довольный хотя бы тем, что оказался полезным таким важным джентльменам.
Церковь Святого Себастьяна отыскалась на окраине города, в тупичке небольшой улочки. Плотная заросль неизвестных Нике кустарников — стреловидные листья с гроздьями ярко-желтых цветов — надежно отгораживала храм от кабацкого шума, здесь было тихо и покойно, и сама церковь, сложенная из серого песчаника, выглядела скромно и незаметно, видимо, была построена еще в давние времена, до того, как Порт-Ройял стал флибустьерской столицей в Карибском море на перекрестке водяных дорог золотых испано-португальских каравелл.
