Он ходил по комнате быстрыми шагами.
— Ну, — продолжал он, словно пораженный какой-то внезапной мыслью, — почему бы мне самому не судить обо всем происходящем? Я чувствую себя прекрасно, я почти здоров… мне будет легко незаметно приблизиться к ней… Да, да… я пойду. Дядюшка вернется еще нескоро; притом, не найдя меня, он, конечно, угадает, где я… Я хочу увидеться с милой Кристиной, которую мне наконец позволено любить!
Он спустился с большой лестницы, не встретившись ни с кем, и дошел до внутреннего двора, который служил манежем. С этой стороны калитка, выходившая в лес, была открыта настежь для охотников, и Леонс, трепеща от нетерпения, радости и ревности быстро углубился в лес.
В это время приор Бонавантюр вошел в желтый зал, где его ждали. Эта комната была обставлена старинной мебелью, обитой утрехтским желтым бархатом, из-за чего и получила свое название. Она служила конторой, где хранились ящики с ярлыками, тетради с медными застежками, хорошо знакомые фермерам, задержавшим арендную плату. Тут обыкновенно находились кавалер де Моньяк и сестра Маглоар, управлявшие хозяйственной жизнью замка.
Внимание приора обратилось тотчас на человека, о котором ему доложили. Фаржо, главный лесничий Меркоарского леса, достиг шестидесятилетнего возраста; он был невысок ростом и весьма толст, так что прекрасный зеленый мундир с позолоченной перевязью, в который он нарядился по случаю охоты, казалось, готов был лопнуть. Его одутловатое красное лицо свидетельствовало о чрезмерной любви к хмельным напиткам, но серые глаза смотрели внимательно и лукаво, это был вовсе не мутный и тупой взгляд пьянчужки. Не обращая никакого внимания на урсулинку, которая по разряду чинов занимала в доме звание гораздо выше его, Фаржо уселся на бержерку, которая грозила сломаться под его тяжестью, и небрежно играл тростью с набалдашником из слоновой кости. Несмотря на явное пренебрежение к этикету, лесничий при виде приора постарался приподняться, чтобы поклониться вошедшему, но, лишь чуть-чуть привстав, тяжело опустился на место, вторая попытка тоже не увенчалась успехом. Бонавантюр улыбнулся и дал ему знак не вставать.
— Здравствуйте, Фаржо, здравствуйте, — сказал он дружелюбным тоном, — вы здоровы, если я не ошибаюсь… вы, кажется, еще более поправились с тех пор, как я вас видел, а я тогда думал, что это невозможно!
Он сел напротив лесничего, и тот наконец отказался от отчаянных усилий встать на ноги.
— Если вы позволяете, преподобный отец, — отвечал он сиплым голосом, — право я уже не так проворен, как в молодости. Жить так тяжело, надо бегать день и ночь за браконьерами и ворами леса, постоянное движение утомляет более чем хотелось бы.
— Мне кажется, — сказала сестра Маглоар колко, — что праздность, а не усталость приводит к такому результату. Что бы вы ни говорили, мэтр Фаржо, браконьеры и воры не мешают вам спать: вы вечно сидите в кабаке, а ваша дочь Марион остается одна дома! Да вы и теперь уже выпили, и преподобный отец мог заметить это так же, как я. Предоставляю ему судить, достойно ли это поведение главного лесничего Меркоарского леса!
Фаржо действительно останавливался в кабаке, прежде чем зайти в замок, но Бонавантюр, очевидно, имел свои причины для того, чтобы не замечать поступков лесничего. Приор лишь снисходительно покачал головой. Фаржо очень раздражали упреки урсулинки, его лицо из красного сделалось багровым.
— А вам какое до этого дело? — сказал он глухим и невнятным голосом. — Разве вы контролируете поведение лесничих? Я получаю приказания только от графини, нашей госпожи, или от преподобного отца, а что касается кавалеров или урсулинок, мне до них такое же дело, как…
— Полно, — перебил приор, — неужели вы, Фаржо, забудете об уважении к сестре Маглоар? А вы, сестра моя, не забудьте, что такому старому слуге, как Фаржо, надо многое прощать.
— Господи Иисусе Христе! — отвечала урсулинка сладким голосом. — Я прощу все, что вам угодно. Вы, ваше преподобие, сами решаете, как вам действовать, и если вы обвиняете меня, я больше не скажу ни слова. Однако, если б вы освободили поместье от лентяя и пьяницы, подающего здесь такой пример…
— Сестра Маглоар, будьте снисходительны к вашему ближнему! — сурово перебил ее приор.
— Освободили от меня?! — вскричал оскорбленно Фаржо. — Вы слышите, преподобный отец? Скажите же ей, что меня таким образом спровадить нельзя, что я долго еще останусь на меркоарской земле после того, как сестру Маглоар прогонят отсюда… Да да, скажите ей это, отец приор. Пусть знает свое место!
— Что вы сказали? — спросил приор, бросив на Фаржо повелительный взгляд.
Оробевший лесничий пролепетал что-то в извинение.
— Довольно, — продолжал Бонавантюр. — Сестра, оставьте меня на минуту наедине с Фаржо. Вы справедливо заметили, что он уже употребил сегодня какой-то из горячительных напитков; это объясняет его грубость в ваш адрес, но я поговорю с ним и, без сомнения, он раскается в том, что так бестактно себя вел.
— Дай бог, преподобный отец, — отвечала урсулинка недовольным тоном.
Она вышла из зала. Как только она ушла, приор запер дверь на задвижку, потом, вернувшись на свое место, строго сказал:
— Что значит это поведение, мэтр Фаржо? Как вы смеете повышать голос? Неужели вы неисправимы? Неужели годы не могут преодолеть тех пороков, которые уже принесли несчастья вашей семье? Это дурно, Фаржо, очень дурно, и если вы не исправитесь, я перестану помогать вам.
Сначала лесничий сидел, потупив голову, и слушал упреки приора, но угрозы произвели на него совершенно противоположное действие.
— Перестанете мне помогать, преподобный отец? — спросил он, лукаво скривив рот. — Вы, без сомнения, прежде подумаете, чем проявите строгость к вашему старому знакомому.
— Не полагайтесь на это, Фаржо. Давно уже мне передают многочисленные жалобы на вас. Если это продолжится, то, несмотря на мою добрую память о вашей жене и сочувствие к вашей дочери, которую вы не жалеете, я вышлю вас из поместья, и будь что будет.
— Так-то вы говорите, мой преподобный отец? — возразил лесничий. — Вы не должны быть так жестоки с человеком, который знает то, что знаю я! В свою очередь, я давно уже хотел поговорить с вами наедине, но каждый раз, как вы приезжаете в Меркоар, вы словно прячетесь от меня… Сегодня этого не будет, и, если я уже поймал нас, вы от меня не ускользнете.
— Я прячусь? От вас? Что вы говорите, друг мой? Неужели винные пары до такой степени помрачили ваш рассудок, что вы забываете, перед кем находитесь? Но, — продолжал приор более спокойным тоном, — я не должен позволять вам думать, что фронтенакский приор избегает вас от страха или по какой-то другой причине, недостойной его… Что вы хотите сказать мне, Фаржо? Говорите смелее, я слушаю.
