— Но для этого, — сказал старый Ядринцев, — надо идти в Россию.
— Конечно, — холодно бросил незнакомец.
— Но туда не пускают. Нужны паспорта… визы.
— Сильному и смелому не нужны ни паспорта, ни визы. Сильный и смелый обернется серым волком и проскочит лесами… Я изъездил весь свет, и я не знаю, что такое паспорт. Наши визы — болотные туманы, наш паспорт — темный лес, а консулы наши — русские крестьяне.
— Выдадут, — сказал Глеб.
— Кто выдаст, того другие смертью накажут. Нет расчета выдавать.
— Но ведь для борьбы нужно оружие… Где достать его? — сказал старый Ядринцев.
— Оружие? — пожал плечами незнакомец. — Вы еще скажите: патроны, снаряды, аэропланы.
— Как же без них воевать?
— Да разве вас-то самих большевики оружием победили? Ленин и его присные прибыли в вагонах без всякого оружия, а у вас пятнадцать миллионов солдат и матросни под ружьем стояло… А что же вышло?
— Ну уж, — возмутился, не находя слов для ответа, Ядринцев. Он густо покраснел, и его шея стала бурой.
— Белая армия Корнилова, Деникина и Маркова побеждала безоружная… А когда получила оружие и танки, кончились и ее победы. Самое мощное оружие есть слово… Идея!.. На их жадное, подлое, развращенное слово надо найти более сильное, но честное слово и этим словом выбить из красных рук оружие.
— Это, конечно, — сказал старый Ядринцев. — Только и это не так просто… — И как бы про себя договорил: — Много ведь и провокаторов теперь по белу свету ходит.
Незнакомец твердо и смело посмотрел в серые, честные глаза Ядринцева.
— Вы, ваше превосходительство, если не ошибаюсь, служили в Тмутараканском пехотном полку?
— Восемь лет имел честь командовать этим полком. Шесть лет до войны и два года на войне, пока не получил бригады.
— Казармы полка были в Борисовой Гриве?
— Совершенно верно. На урочище Борисова Грива, подле самого городка Добротина были наши казармы.
— И совсем недалеко от Борового и фольварка Александрии, где теперь граница польской республики и где служат господа Вонсовичи?
— Недалеко-то недалеко… Двадцати даже верст нет… А вот поди ж ты. Никак туда не доберешься. Лес… топи… болота… Чистая тайга… Хуже Сибирской тайги будет.
— Но вы-то, вероятно, там всякую тропинку знаете?
— Еще бы… И охотничал… И на маневрах, и с разведками… Я, кажется, каждую сосну, каждую кривую березку на кочке там знаю, как родного кого…
— Вот и поезжайте с вашим сыном на фольварк Александрию. Там, у границы, самый воздух научит вас, что делать. Да, кстати, Бог даст, там научитесь и тому, как отличать провокаторов от честных людей.
В голосе незнакомца не было ни волнения, ни гнева. Он поклонился общим поклоном и вышел из комнаты.
— Кто это? — обратился к хозяину старый Ядринцев.
— Я не могу его вам назвать, — сказал Владек. — Это участник Братства Русской Правды и один из «Белых Свиток».
— Белая Свитка! — воскликнул Владимир. — Глеб, ты помнишь? Весна у Франболи… «Коммунизм умрет — Россия не умрет».
1
Казармы N-ского стрелкового полка рабоче-крестьянской Красной армии вытянулись вдоль шоссе, в полутора верстах от маленького городка Добротина. Они были построены за десять лет до войны Инженерным ведомством. Тогда Русское правительство, по стратегическим соображениям, отодвигало войска в глубь страны и строило для них казармы. Теперь эти казармы оказались снова около самой границы новой Польской республики.
Четыре одинаковых, точно красные коробки, четырехэтажных флигеля вытянулись в линию, отступя от шоссе. Каждый в царское время вмещал по батальону. Посередине пятый, особый, трехэтажный флигель, покрасивее фасадом, имел внизу полковой околодок и канцелярию, во втором этаже — офицерское собрание и квартиру командира полка и в третьем этаже квартиры штаб-офицеров. Под прямым углом к этой линии красных домов-коробок, образуя обширный плац, тянулись к шоссе трехэтажный офицерский флигель с квартирами ротных командиров и младших офицеров и низкие здания: широкая, разлатая, с небольшим золотым куполом и звонницей над входом церковь-манеж и длинные подслеповатые постройки конюшен, обозных сараев и цейхгаузов. Эти постройки смыкались между собою высокою кирпичною стеною в две сажени, образуя утоптанный и ровный полковой плац.
С лицевого фасада, вдоль самого шоссе, забор был сквозной, решетчатый, из точеных деревянных жердей на кирпичном фундаменте.
До войны, когда все это было чисто, ново и цело, в середине, над широкими железными воротами между двух кирпичных столбов с белыми глиняными шарами, была водружена синяя вывеска в виде «змейки», что бывает на головных военных уборах, и на ней золотом было написано: «Казармы 899-го пехотного Тмутараканского генерал-фельдмаршала графа Миниха полка».
Часть плаца у офицерского флигеля была отделена сквозным деревянным забором, и там был разделан молодой еще сад. Густо, большими купами разрослись по краям и в середине сирень, жимолость и жасмин. Подстриженный кротекус тянулся вдоль решетки. Молодые тополя образовали две аллеи. На площадках были поставлены скамейки и насыпаны груды желтого песка для игр маленьким детям. В середине садика была высокая круглая ротонда для музыкантов с резными перилами и досчатою темно-коричневою крышей.
Против казарм, по другую сторону шоссе, шли широкие навесы и деревянные большие сараи фуражного и продовольственного магазинов.
Кругом, подступая к самому забору, на многие версты тянулся густой, сплошной, дремучий бор. Он шел по песчаному хребту над болотами и носил название Борисовой Гривы.
До войны эти плац, садик и казармы-коробки блистали немного скучною, точно прилизанною, казарменною чистотою. В них с утра и до вечера кипела жизнь, а ночью казармы горели длинными рядами ярко освещенных окон.
Стекла в казармах были всегда чисто вымыты и по вечерам алым пламенем отсвечивали на солнце. Плац был чисто подметен. В саду полковой садовник разделывал цветочные клумбы. На плацу с двух сторон стояли высокие столбы для гимнастики, висели лестницы, канаты, веревки, кольца и трапеции. Стояли турники и кобылы.
В саду по утрам в песке копошились дети, а те, что постарше, висли на решетке, смотря на ученья солдат на плацу. По четвергам и воскресеньям, от 4-х до 6-ти часов вечера, на круглой эстраде появлялся полковой оркестр. Полковой капельмейстер Адольф Иванович Баум составлял первую часть концерта из сложных увертюр и попурри из опер Чайковского, Глинки, Даргомыжского, осторожно подпуская иной раз (полковник Ядринцев не любил немецкой музыки) Вагнера и Моцарта. В это время полковые дамы, офицеры и барышни скромно сидели по скамейкам под жасминами и сиренью и мечтали о будущем. Во второй половине концерта Адольф Иванович с немецким сентиментализмом и с русской чувствительностью играл вальс «Березку», или «На сопках Маньчжурии», или «Хризантемы». Вдруг залихватски грянет он польку «Крендель» или Венгерку, и все придет в движение. Барышни в длинных розовых платьицах станут ходить с молодыми подпоручиками, вспоминая зимние балы в собрании. Ноги сами незаметно выделывают па. Глядишь, и где-нибудь в боковой аллее лихой поручик обхватил стройную штабс-капитаншу и вальсирует по песку на зависть менее смелым.
