— Виконтесса де Тегисе?
Она молча кивнула.
— Меня зовут Трагасете, Доминго де Трагасете, я офицер с «Буэнавентуры», — представился он, сняв шляпу. — Я принес вам письмо от дона Луиса де Торреса.
— Не знаю никакого Луиса де Торреса, — ответила Ингрид Грасс на ломаном кастильском. — Кто он такой?
— Королевский толмач из эскадры адмирала Колумба. Он пришел ко мне через два дня после того, как они встали на якорь в Кадисе.
Руки виконтессы заметно дрогнули, и книга чуть не шлепнулась на землю, но Ингрид собралась с силами и пригласила незнакомца сесть рядом.
— Расскажите подробней, — попросила она.
Человек по имени Тагасете повиновался и, робея от высокого титула прекрасной иностранки, сказал:
— Сеньор де Торрес сообщил мне, что во время своего путешествия в Сипанго завел дружбу с юнгой по имени Сьенфуэгос, к которому вы, по всей видимости, питаете интерес.
— Что с ним случилось? — дрогнувшим голосом поинтересовалась Ингрид Грасс. — Что-нибудь серьезное?
— Нет, насколько я знаю, но по словам сеньора де Торреса, вместе с другими членами команды флагманского корабля он остался в поселении, названном форт Рождества, которое его превосходительство адмирал основал на другом краю океана.
— Mein Gott!
— Что вы сказали?
Немка побледнела и с огромным усилием тряхнула головой, чтобы избавиться от дурных предчувствий.
— Ничего. Не имеет значения. Продолжайте, прошу вас. Что вы еще знаете?
— Не очень много. Названный Сьенфуэгос заверяет, что приедет в Севилью при первой же возможности, но предполагаю, что этого не произойдет, пока адмирал не сумеет организовать новую экспедицию.
— И вы имеете представление о том, когда это произойдет?
— Нет, сеньора, но, поскольку я знаком с морем, сомневаюсь, что раньше осени, когда ветры дуют на запад.
— Осени! — в ужасе воскликнула Ингрид. — Но до осени еще больше полугода!
— Именно так. Но любой моряк знает, что раньше этого сезона плыть на запад в этих широтах почти невозможно.
Она посмотрела гостю в глаза.
— Понятно. Завтра в это же время я вернусь и заплачу вам за беспокойство.
— В этом нет необходимости, сеньора. На рассвете мы снимаемся с якоря, и мне уже за всё заплачено, — улыбнулся он. — В любом случае, мне достаточно и того, что я оказался вам полезен. Желаю удачи!
Он удалился в ту же сторону, откуда пришел, оставив виконтессу в смятении и мрачных раздумьях, поскольку принесенные им новости могли разрушить все ее планы, заставив отложить встречу с человеком, владеющим самыми потаенными уголками ее сердца и разума.
Узнав, что любимого оставили по другую сторону Сумрачного океана, на далекой чужой земле, населенной, по рассказам очевидцев, неведомыми тварями и голыми дикарями, иные из которых даже едят друг друга, Ингрид впала в глубокую печаль, несмотря на данное себе обещание никогда не горевать, и тяжелые слезы упали на страницы книги, все еще лежащей у нее на коленях.
Потом она подняла взгляд к высоким скалам, обрывающимся в море, и спросила себя, не лучше ли забраться наверх и разом покончить со всеми страданиями, потому что такова была сила ее любви к этому мальчику, превратившемуся для нее в наваждение, что Ингрид предпочитала умереть, лишь бы не мучиться от жизни в разлуке и без надежды.
С наступлением темноты она медленно побрела обратно в «Ла Касону», тяжело ссутулившись и едва волоча ноги, словно разом постарела на тридцать лет.
Шел нескончаемый дождь.
Шел тихо, словно нехотя, но вода падала с неба уже столько дней — всё так же спокойно и устало она лилась на сельву и горы — что даже воздух, казалось, состоял из густой пелены серой влаги, растворяющей контуры предметов, как на старой, стершейся от времени акварели.
Земля превратилась в непролазную зловонную топь, месиво из грязи и полусгнивших листьев; ноги в ней вязли или скользили, словно по тысяче банановых шкурок. Подняться по крутым склонам оврага, чтобы поискать наверху какое-нибудь укрытие от дождя, оказалось практически невозможным даже для жителя гор вроде Сьенфуэгоса.
Часто один из них, преодолев тридцать метров подъема, поскальзывался, хватался за ветку, которая тут же с хрустом ломалась, и съезжал метров на сто вниз, рискуя размозжить череп о какое-нибудь дерево. Они издавали лишь вздохи и проклятия, потому что необходимый для произнесения даже одного слова воздух нужен был, чтобы сделать новый шаг или протянуть руку и ухватиться за ствол.
Это, пожалуй, было первое противостояние европейцев тропической сельве нового континента, оказавшейся куда более дремучей и непролазной, чем все известные африканские джунгли, потому что в горах Гаити, или Эспаньолы, как окрестил этот остров его превосходительство адмирал Христофор Колумб, деревья и травы вели нескончаемый и ожесточенный спор за каждый клочок земли, оплетая его корнями, за каждый лучик солнца, от которого зависела их жизнь, образуя при этом такие непроходимые заросли, что даже рослый и сильный мужчина далеко не всегда мог сквозь них пробиться.
Забрызганные до самых бровей жидкой грязью, исцарапанные, голодные и вконец измученные, трое юнцов никак не находили достаточно крутого обрыва, под защитой которого могли бы отдохнуть и перекусить. Казалось, эти горы созданы не из камня, лишь сверху покрытого слоем почвы и растительности, как все другие горы на свете, а из сплошной скользкой и вязкой глины, за которую даже корням растений приходилось цепляться так же отчаянно, как пытались взобраться по склону трое людей.
Весь день они карабкались на вершину горы, которую овевал теплый восточный ветерок, и наконец смогли окинуть взглядом бесконечную волнистую поверхность ярко-зеленого цвета, где-то далеко вдали сливающуюся с темной вершиной, которая показалась Сьенфуэгосу такой же высокой, как гора Тейде — ее он много раз рассматривал со склонов своего острова.
— Вот дерьмо! — воскликнул он.
Он сел и стал возиться с трутом, пока не прикурил толстую сигару — из тех, которыми их в достатке снабдила практичная Синалинга, и наконец бросил насмешливый взгляд на своих перемазанных спутников. Лишь усталые глаза выделялись на фоне той землистой массы, в которую, казалось, они превратились.
— Дерьмо! — повторил Мессия Черный — сейчас настоящий цвет его кожи определить было совершенно невозможно. — В жизни не предполагал, что существует подобное место! Я в грязи по самые уши!
— Что ж, придется еще потерпеть, — ответил канарец, махнув рукой на окружающий ландшафт. — Сельва, сельва, одна лишь сельва! Грязь, грязь, сплошная грязь. И горы, — он выпустил мощную струю дыма и скептически добавил: — Только безумец может решить здесь обустроиться.
