– Захарушка, я так скучала по тебе, что даже плакала! Жду тебя, жду, а ты не едешь и не едешь! На днях письмо отписала, сердилась в нем, что меня забыл. Но ты это письмо не читай, ладно? Порви и выбрось! Ладно? Дай я тебя поцелую! А сюртук я тебе сама вычищу, как новый будет! Вот увидишь!
Стремительная, порывистая в движениях, окатывая его любовным взглядом сияющих карих глаз, Ксения была в эту минуту, после долгой разлуки, такой родной, такой близкой, что у Захара Евграфовича даже запершило в горле.
Он очень любил свою старшую сестру. После смерти родителей, оставшись вдвоем, они еще бережней стали относиться друг к другу. Ксения бросила учебу в учительском институте и примчалась после кончины Таисьи Ефимовны в Оконешниково, чтобы помогать брату. Хозяйничала по дому, вместе с Агаповым писала бумаги и всякий раз, когда Захар Евграфович заводил речь, что ей пора возвращаться к учебе, клятвенно его заверяла:
– Вот как только ты скажешь, Захарушка, что у тебя все в полном порядке, я в тот же день и поеду.
– У меня и сейчас все в порядке. И не дите я малое, чтобы меня опекать.
– Малое, малое, Захарушка, за тобой догляд требуется. Переберешься в свой Белоярск, обживешься там, тогда и поеду.
Так и получилось. Доучиваться Ксения поехала уже после того как Захар Евграфович обосновался в Белоярске. Время пролетело быстро. Неделю назад Ксения окончила институт и, едва они зашли в дом, не преминула погордиться, выложив перед братом аттестат на большом листе с гербом, а рядом – такую же большую похвальную грамоту:
– Читай, Захарушка, читай, какая у тебя сестра умная. Закон Божий – «отлично», педагогика – «отлично», русский и церковно-славянский языки – «отлично», арифметика – «отлично», геометрия – «отлично», история – «отлично», география – «отлично», естественная история и физика – «отлично», черчение и рисование – «отлично», чистописание – «отлично», пение и гимнастика – тоже «отлично»! А еще я частным образом беру уроки французского! И успехи у меня за короткий срок вполне приличные. Так мой учитель говорит.
– Ксюха, послушай! – захохотал Захар Евграфович. – послушай меня! И какой же дурак изъявит теперь желание на тебе, такой умной, жениться!
– А вот здесь, в этом именно месте, как говорит мой учитель французского, вы делаете большую ошибку, милостивый государь, свет мой ненаглядный Захар Евграфович. Имеется такой молодой человек, и совсем не дурак!
– Ого! – только и нашелся, что сказать, Захар Евграфович.
Ксения прижалась к нему, положила голову на грудь и шепотом, словно боялась, что ее услышит кто-то еще кроме брата призналась:
– Он мне предложение сделал, руки и сердца. А я ответа не дала, пока ты не приедешь. Сегодня среда, мы по средам у меня собираемся, познакомишься, и как скажешь, так я и сделаю.
– Погоди, Ксюха, погоди, – развел руками Захар Евграфович, – дай мне хоть умыться, а то столько новостей сразу – я все не запомню. Давай по порядку. Ты его любишь?
– Очень, – по-прежнему шепотом призналась Ксения.
– Тогда я согласен, я против твоего счастья не пойду, Ксюша. Кто он такой, откуда?
– Вот придет сегодня, и все узнаешь. А теперь умываться и обедать. Я сейчас хозяйку попрошу, чтобы помогла. Мы мигом! Посиди минутку…
Она отпрянула от него, крутнулась на одном месте, так что взвихрился подол юбки, и выскочила из комнаты на кухню, рассыпая по дороге звонкий, задорный смех.
Захар Евграфович присел на стул, огляделся. Просторная комната была опрятной и чистой. На окнах – веселые занавески, на кровати, горкой – подушки в вышитых наволочках, покрывало, из-под него – кружевной подзор; все выглажено, расправлено – ни единой складочки. Точно так же заправляла кровати Таисья Ефимовна – старательно, не нарушая порядка, самой же ей установленного – что и за чем следует стелить. На столике возле окна аккуратными стопками сложены были тетради и книги, стояли чернильницы, лежали ручки и карандаши, а в большой вазе благоухал пышный букет черемухи. Захар Евграфович, сам не зная, по какой причине, широко улыбнулся и принялся распаковывать свои дорожные чемоданы.
Вечером, как и обещала Ксения, явились гости. Две ее очаровательные и милые подруги – Наденька Пивоварова и Лидочка Волокитина, а с ними – два молодых человека, которые представились так: Василий Перегудов и Цезарь Белозеров. В просторной комнате стало тесно, шумно и весело. Пили чай, разгадывали шарады; Василий Перегудов играл на мандолине, Захар Евграфович с удовольствием танцевал то с Наденькой, то с Лидочкой, а сам осторожно поглядывал на сестру и видел, что она светится от счастья. Кто ее избранник – стало ясно сразу, как только пришли молодые люди: искрящиеся карие глаза Ксении не отрывались от Цезаря Белозерова, и в ответ она получала столь же восторженные и нежные взгляды. Захар Евграфович радовался за сестру, хотя было ему немного грустно. А Цезарь Белозеров сразу ему понравился: высокого роста, статный, немногословный и в то же время добродушно улыбчивый, он сразу производил впечатление человека серьезного, основательного, и даже франтоватые усики, закрученные на концах колечками, этого впечатления не портили.
Девушки, которые все еще не могли нарадоваться окончанию курса и наступившей свободе, беззаботно расшалились, затеяли игру в фанты и так ловко подстроили, что Цезарь сразу же оказался проигравшим. Сначала его хотели заставить плясать, но отказался Василий Перегудов, сославшись, что не умеет играть плясовые мелодии, затем последовало предложение, чтобы он сочинил каждой девушке по четверостишию, но Цезарь признался, что стихов писать не умеет и даже если будет ему грозить страшная кара, он все равно ни единой строчки не выдумает.
– Тогда пойте, – решили Лидочка с Наденькой, – иначе мы вас заставим в соседнем садике воровать черемуху, а у них собака на привязи – зла-а-я!
– Костюм жалко, – смущенно улыбнулся Цезарь, – я лучше спою. Правда, песня у меня невеселая…
– Какую знаете, ту и пойте, – согласились Лидочка с Наденькой.
И Цезарь запел. Голос у него был сильный, мощный и сразу заполнил всю комнату без остатка:
Жила была честная вдова,
У вдовы было десять сынов,
Десятая – дочь Марьюшка.
Два сына дома живут,
А семь сыновей в разбой пошли.
С первыми же протяжными словами песни лицо его враз изменилось: заострилось и посуровело; руки, лежащие на коленях, сжались в кулаки, а глаза, широко раскрытые, словно подернулись дымкой – казалось, что он никого перед собой не видит.
Дочку Марьюшку замуж выдали,
Замуж выдали за морянина [15] ,
За морянина за хозяина.
Она год живет и другой живет,
