И он перекинул саблю в другую руку.
— Чем ответите?
— Разве мало ответов вы сегодня услышали?
— В словах вы, конечно, больший мастер, чем я! Но хотелось бы более убедительной речи со стороны вашего клинка.
— Тогда держите! — Глинка неожиданно пошел в лобовую атаку, а затем, сделав шаг в сторону, резко подпрыгнул, став на мгновение выше соперника на добрую четверть туловища. Этого оказалось достаточно, чтобы нанести боковой удар.
Валук едва успел отклонить голову. Не сделай он этого, голова покатилась бы арбузом по булыжнику двора. Сабля самым кончиком оцарапала щеку.
— О, да вы и впрямь затейник, пан кондитер! — Валук приложил пальцы к ране и облизал с них кровь. — Где вы такому научились?
— Будете удивляться! У казаков с южных украин!
— Вы брали уроки у русских?! А дубиной они вас не научили орудовать?!
— Гордыня — плохой союзник в военном деле!
— О, вы заговорили языком схизматиков. Гордыня, видите ли… Ну да ладно. Мы больше беседуем, чем сражаемся. А ведь рано или поздно придется заканчивать. Признаюсь, вы неплохой собеседник!
— А я от вас так и не услышал ничего разумного. Жаль.
— Вы видели запорожских казаков, которых прислал пан Хмельницкий в помощь? Жирные затылки, длинные чубы, а шаровары как Турецкое море, но, главное, в изобретательстве мучений им нет равных. Они не просто жестоки, они настоящие чудовища.
— К чему вы это?
— Я взял у них несколько уроков. Но не для сражения, а для медленного убийства побежденного врага. Надеюсь вам сегодня кое-что показать.
Бонифаций Глинка побледнел и кивнул. Раздался звон колокольчика, означавший завершение второй части. Слово взял глава города Самуил Соколинский.
— В первой и во второй частях поединка Бог не отдал победы ни одному из участников. Этому мы все стали невольными свидетелями. Сейчас объявляется небольшой перерыв, чтобы поединщики могли обработать раны. Третья часть будет заключительной и продлится до полной победы одного из бойцов. Сражающиеся должны поменять оружие и выйти на арену в панцирных доспехах, но с открытой головой. Выбрать нужно сразу два фехтовальных вида для обеих рук. Итак, объявляю выбор оружия. Два чекана, два пехотных палаша, два турецких меча-ятагана — выбор пана Станислава Валука?
— Турецкий меч и чекан! — ответил Валук.
— Не тяжело ли будет? — удивился Соколинский.
— Зато основательнее! — не дрогнул шляхтич.
— Дело ваше! Итак, — возвысил голос глава города, — турецкий меч и чекан выбрал пан Валук.
— Два чекана, два пехотных палаша, две итальянские шпаги — выбор пана Бонифация Глинки?
— Пехотный палаш и итальянская шпага, — спокойно ответил пирожник.
— Прошу завершить отдых и выйти на середину круга!
Соколинский опустился на свое место. Ему начинал нравиться ход поединка. Сам бывалый воин, он сегодня получал настоящее эстетическое удовольствие от зрелища.
Вновь скрестилось ратное оружие. После первого столкновения бойцы опять перешли к выжидательной тактике, где все зависело от того, кто раньше потеряет защиту. Доспехи сковывали движения, и приходилось беречь силы.
— Ни о чем не жалеете, пан кондитер? Жили себе, жили эдаким простым обывателем, наслаждались булочками, а тут на тебе, в один день можно потерять все?
— Ни о чем не жалеть — это самое лучшее утешение, пан Валук! — ответил Глинка, уходя от очередной атаки. — Свет невозможно удержать, как что-то материальное; его нужно ловить ежедневно, а значит, ежедневно рождаться!
— Разве так было у вас последние двадцать лет? — теперь Валук вынужден был ставить жесткую защиту, скрестив над головой турецкий меч и чекан.
— Так и было. Но это уже моя тайна! И моя правда, за которую я охотно сегодня сражаюсь. Охотно и легко. Вот главное мое преимущество.
— Но в конечном счете победит умение и опыт. Я думаю, у меня его несколько больше.
— Согласен. У вас больше опыта. Зато у меня есть любящее сердце, а вы всего лишь механизм, бездушный и бесчувственный.
— Вы начали оправдываться и утешать себя?
— Полно! Я сегодня родился заново. И я счастлив! — Глинка сделал выпад итальянским клинком.
Валук, предвидя действия соперника, присел на одно колено, пропуская клинок над плечом. Крюк его чекана зацепился за гарду шпаги. Последовал быстрый рывок, и оружие вылетело из правой руки пана Бонифация.
— Если бы мне захотелось поиграть в благородство, я позволил бы сопернику подобрать оружие. Но мне все это порядком надоело. Поэтому буду заканчивать.
Валук сделал несколько шагов назад и отбросил ногой шпагу подальше от места поединка. И тут что-то произошло. Валук даже замотал головой.
— Ежедневно рождаться! — повторил он слова Глинки и провел по глазам крагой.
Перед ним вдруг возник, держа пехотный палаш, человек в длинной черной одежде, с темной, почти черной кожей, с мелкими кудряшками на голове. Человек этот был настолько худ, что, казалось, легкий ветер мог запросто приподнять его над землей; Валук увидел выпирающие скулы, впалые виски, провалившийся рот; но самое невероятное было то, что на обеих кистях рук зияли темные раны с запекшейся по краям кровью, словно его прибивали гвоздями к кресту.
Видение исчезло. Снова появился Бонифаций Глинка, изящно державший пехотный палаш за рукоять правой рукой, а за острие — большим и указательным пальцами левой.
— Черт бы меня побрал! Что это было? — Валук громко выругался.
— Можете не волноваться. Именно черт вас и приберет!
Глинка отбивался от наседающего соперника, который проводил очередную атаку обеими руками, страшно вращая перед собой чекан и турецкий меч.
— Опыт превосходен!
— Что?! — спросил Валук и на секунду замешкался.
У него опять перед глазами возник худой чернокожий человек. И тут же последовал удар в плечо. Доспех выдержал, но рука повисла плетью и выронила смертоносный чекан.
— Что?! — еще раз переспросил он.
— Стоп! — закричал Соколинский. — Предлагаю бойцам взять оружие для обеих рук.
— Турецкий меч и пехотный палаш! — выдохнул Валук.
— Два пехотных палаша! — переводя дыхание, огласил свой выбор Глинка.
И уже обращаясь к сопернику:
— Один русский монах рассказал мне потрясающую историю. Так вот, мир, если верить его учению, не только то, что мы слышим или видим, осязаем или вдыхаем, а много всего другого, что неподвластно нашим органам чувств. Рядом с нами, за нас и наши души идет непрестанная битва. А мы — лишь отражение ее. И побеждает тот, за кого незримые силы в незримом мире лучше сражались. Вы готовы? Тогда приступим?
