Амаранта испугалась, она тотчас подумала о доне Карлосе.
— Я одна! — сказала она. — Вы не тот ли монах, который однажды вечером стоял у ворот с лошадью?
— Тот самый, сеньора, и я узнал вас теперь! Никто не услышит и не увидит нас?
— Наверху все спят, а больше никого нет.
— Впустите меня, сеньора, не бойтесь, я принес вам радостное известие.
— От дона Карлоса? — с нетерпением спросила Амаранта, и глаза ее блеснули.
Монах утвердительно наклонил голову и, осторожно подойдя к воротам, крадучись вошел в дом.
Амаранта, полная нетерпеливого ожидания, торопливо отперла дверь своей комнаты.
Монах неслышно переступил порог и, схватив ее за руку, увлек подальше от двери. Окинув глазами комнату, он торжественно сказал, понижая голос и указывая на колыбель ребенка.
— Это маленький залог любви! В сердце его проснулось желание видеть дитя и говорить с вами!
— О, ради Бога, скажите, о ком вы говорите?
— Кто же иной, как не тот, кого вы сами назвали, сеньора.
— Возможно ли? Дон Карлос? Монах утвердительно наклонил голову.
— Так он еще в Мадриде?
— Тсс! Никто не должен знать об этом!
— О, никто, никто не узнает! Где же он?
— В нашем монастыре!
— Мы можем встретиться?
— Это желание принца! Он хочет видеть вас и дитя!
— И он послал вас сюда?
— Чтобы спросить, готовы ли вы следовать за мной, сеньора?
— Я пойду! Я должна увидеть и услышать его.
— Возьмите с собой и дитя.
— Он хочет видеть свое дитя, он вспомнил о нас! — вскричала Амаранта, складывая руки, и прекрасное, бледное лицо ее просияло. — О, какой невыразимой радостью, какой сладкой надеждой наполняет это мою душу! Ну, теперь все решится.
— Вы и дитя будете обеспечены.
— Обеспечены? — повторила удивленная этими словами Амаранта.
— Вы не так поняли, сеньора, — поправился искуситель, которому нужно было заманить Амаранту с ребенком в монастырь. — Судьба ваша решится! Дон Карлос так и сказал, но прежде всего он хочет видеть вас и дитя.
— Я иду, иду! — вскричала Амаранта, завернувшись в шаль и закутывая ребенка.
Монах, казалось, не ожидал такой быстрой готовности и еще сильнее стал торопить молодую женщину.
— Оставьте все, как есть, сеньора, — говорил он, — ведь вы скоро вернетесь! Пойдемте, дорога неблизкая. Не запирайте дверей — ну кто теперь войдет сюда?
Последние слова, поспешно выходя с монахом на улицу, Амаранта уже почти не слышала. Дверь ее комнаты и ворота остались незапертыми.
Была уже поздняя ночь. Освещенная луной дорога в город была тиха и пустынна.
— Мы пойдем окольной дорогой, сеньора, — сказал монах, — она прямее выведет нас к улице Гангренадо.
И Амаранта вполне доверилась ему. Мысль об измене не приходила ей в голову. Она спешила к своему возлюбленному, к отцу своего ребенка. Ведь он был первой, единственной любовью ее невинного доверчивого сердца. В то время как они свернули на окольную дорогу, из-за деревьев вышел другой монах и пошел прямо к домику. Он пришел вместе с первым, но дал ему сначала окончить свое дело и уйти, а уж тогда быстро направился к домику и вошел в ворота.
Никого не было кругом. Никто его не видел и не слышал.
Прокравшись в комнату Амаранты, он при свете луны начал внимательно обыскивать ее. Открыв шкаф, он просмотрел все полки, затем перешел к ящикам в столе и, наконец, к шкатулке, хранившей последние нехитрые ценности Амаранты.
Монах без зазрения совести перещупал и перерыл все медные безделушки молодой женщины, не чувствуя при этом ни малейшего сострадания. Но того, что ему было нужно, он все еще не находил. Вдруг его осенила какая-то мысль.
Быстро подойдя к постели Амаранты, он стал шарить в ней своими жадными руками, и наконец круглое лицо его довольно улыбнулось. Он нашел маленькую пачку, перевязанную пунцовой лентой. Это были любовные письма дона Карлоса к Амаранте, писанные его рукой. Они могли служить уликой против него.
Убедившись, что ни тут, ни в колыбели ребенка, которую он тоже перерыл, ничего больше не было, монах спрятал под рясой драгоценную находку и ушел из дома. Между тем Амаранта и ее спутник уже достигли стен монастыря Святой Марии и подошли к калитке, которая после нескольких звонков отворилась. Проведя Амаранту мимо монастыря к аббатству, монах оставил ее на минуту одну в темном коридоре, чтобы доложить о ней, как он объяснил. Немного погодя он вернулся.
— Пойдемте, сеньора, — сказал монах, — и дайте мне руку, здесь темно.
Ничего не подозревая, Амаранта поднялась за ним на несколько ступеней, прошла длинный коридор, потом спустилась по лестнице и снова пошла по сырому, холодному коридору. Шаги их громко раздавались под сводами.
Наконец, они, по-видимому, достигли цели, потому что монах остановился, ощупал стену и, найдя дверь, отпер ее принесенным с собой ключом.
— Входите, — сказал он.
— Куда же вы меня привели? Тут совсем темно!
— Входите, сеньора. Того, кто желает говорить с вами, еще здесь нет.
— И я должна здесь ждать его?
Монах ничего не ответил. Амаранта уже была в комнате, и он запер за ней дверь.
— Вы меня оставляете одну? — сказала она, услышав, что монах запирает дверь на ключ. — Куда я попала? Здесь так сыро и холодно моему бедному ребенку1 Выпустите меня, я лучше подожду на улице!
Но никто не отвечал ей. Шаги монаха удалились, кругом было темно и тихо…
В один из следующих дней по набережной шла какая-то странная женщина. Она направлялась к глухой отдаленной части улицы, с трудом передвигая вязнущие в песке ноги. Глубокие следы колес вели к уединенному двору, обнесенному черным забором, выходившим прямо на обрывистый берег Мансанареса. Место это поражало тишиной и пустынным видом.
На старухе был большой пестрый платок, соломенная шляпка, когда-то очень дорогая, но теперь совсем изношенная и грязная, и манто, затканное большими шелковыми цветами, оборванное на подоле и хлопавшее ее по ногам. Отвратительное лицо этой маленькой, несколько сгорбленной, но крепкой старухи имело какой-то сизый оттенок, доказывавший чрезмерное употребление спиртных напитков. Длинный, крючковатый нос делал ее похожей на хищную птицу, маленькие глазки блестели, рот шевелился — видно было, что старуха говорит сама с собой.
Между тем что-то в ее осанке и походке говорило, что она не из низших слоев, а видала лучшие времена и лучшее общество.
Хозяева таверны на «Маленькой Прадо», по-видимому, знали ее, потому что один из них, стоявший у дверей, снял шапку, когда она проходила мимо. Старуха отвечала приветливым кивком.
