Бьярни выдернул руку из воды, форель, ударив хвостом, исчезла, а он вскочил на ноги и помчался обратно к лагерю. Лес оставался безмолвным, тишина оглушала и спустя минуту, когда он добежал до прогалины, взорвалась криками людей, рычащей волной голосов и звоном мечей, а посреди всего этого — Торштен Олафсон, пронзенный стрелой с красным оперением, лежал, кашляя кровью, в ковыле у ручья.
После мирного плеска форели в заводи это нахлынуло на Бьярни, как страшный сон. Все бежали, словно во сне, и Бьярни с ними, туда, откуда прилетела стрела — к темному мерцанию среди деревьев. Он сжимал в руке нож, хотя и не помнил, когда выхватил его из-за пояса. Шум и крики прекратились, и они бежали в тишине, рассредоточившись и принюхиваясь, как ищейки, к призрачным следам.
Бьярни не знал, сколько длился этот сон, но потом ему казалось, что совсем недолго. В темных тенях и густых зарослях дикого леса стрелку наверняка удалось бы скрыться, но здесь, на открытом месте, среди редких берез, рябин и ольхи, было сложнее. И позже Бьярни задумался: а действительно ли стрелок хотел скрыться, совершив то, ради чего пришел…
В воздухе послышался новый запах — отсыревших корней; деревья редели, а долина ширилась, и окружавшие ее холмы исчезли. Вдруг он оказался на прогалине, покрытой травой и дроком, за ней блестела сочная зелень с белыми завитками болотной травы. А впереди, на расстоянии выпущенной стрелы, — добыча.
Бьярни закричал, набрав в уставшие легкие как можно больше воздуха, чтобы собрать рассеявшихся охотников, выбрался из леса и побежал быстрее.
Стрелок замешкался, не зная куда бежать. Он петлял по долине, облегчая задачу охотникам — наверняка он плохо знал эти земли и не ожидал наткнуться на болото. Все еще словно во сне, Бьярни видел, как собрались остальные, услышав крик, и выбежали со всех сторон из леса, но он все еще был впереди. Вокруг раздавались глухие возгласы — так кричит стая, завидевшая добычу. Стрелок неожиданно обернулся — Бьярни увидел, как он схватил лук, и успел уклониться от стрелы, просвистевшей мимо его щеки.
Для другого выстрела не осталось времени, или в колчане закончились стрелы. Он отбросил лук в сторону и приготовился к нападению — с кинжалом в руке, спиной к болоту, а Бьярни рванулся вперед, в два прыжка преодолев разделявшее их расстояние.
Земля под ногами стала мягкой и сухой, но Бьярни этого не заметил; сейчас для него существовал только человек, ждущий его с кинжалом в руке, и собственный нож, и жажда крови, бьющая в голову. В его сне их было только двое, остальные охотники исчезли в тумане. На мгновенье, уклоняясь от молниеносного пиктского кинжала, он увидел оскаленные зубы и широко раскрытые глаза убийцы Рыжего Торштена, его господина. Затем услышал глухой удар и скрежет лезвия по кости, когда его нож вонзился над ключицей в упругую шею. Этот удар развеял сон и вернул его к действительности. Прохладный ветер дул с болота, ворон пронзительно вскрикнул над его головой, а человек все еще стоял перед ним, покачиваясь, прежде чем его колени подкосились, и он упал лицом вверх в болотную траву.
И это было лицо молодого пикта, которого он видел три дня назад, мертвого, у погребального костра ярла Сигурда. Бьярни уставился на него и почувствовал, как волосы встают дыбом, он вспомнил древние легенды об убитых воинах, восставших из мертвых, которые рассказывали бесконечными зимними вечерами. То же вытянутое, узкое лицо, еще совсем безбородое, те же темные волосы, откинутые со лба, украшенного знаком воина, тот же взгляд широко раскрытых глаз и оскаленные зубы.
Вдруг он заметил изогнутый серебряный браслет над правым локтем — такой же, но на другой руке, а на левой не было никакого следа, который остался бы, сними он браслет с этой руки. Братья; возможно, даже близнецы! Сыновья Мелбригды Волчьего клыка. И то, что мгновенье назад казалось сном, превратилось в кровную месть.
Кровь хлестала из глубокой раны на его шее, из других ран — на груди, животе, боках, когда подбежали остальные охотники, жаждущие участвовать в убийстве. Бьярни, нагнувшись, чтобы вытереть нож о траву, увидел, что ноги его почти погрузились в болотную тину, и торопливо вытащил сначала одну, затем другую.
— Лучше перетащить его на твердую землю, пока мы все не застряли в этой вонючей жиже, — сказал он спокойно, как будто они завалили оленя; но теперь, когда чары сна рассеялись, его сердце сильно забилось и тошнота подступила к горлу.
Они вытащили тело молодого пикта из болотистой земли, связали щиколотки ремнем его собственного колчана, чтобы легче было тащить, — никому не нужно, чтобы это выглядело как бойня, — и направились обратно, волоча его за собой.
Когда они вернулись, воины уже сворачивали лагерь и готовились отправиться в путь, оседлали коней, собрали оружие и снаряжение, и в воздухе висела зловещая ярость, словно буря, готовая разразиться в любую минуту, а посреди всего — лежал Торштен Олафсон, завернутый в свой полосатый блестящий плащ, и Эрп примостился возле него, все еще держа в руке обломки стрелы, которую ему удалось вытащить. Неподалеку стоял Эджил, предводитель дружины Торштена, наблюдая, как плели носилки из прутьев и веток.
Он обернулся, когда охотники швырнули тело молодого пикта к его ногам, и сказал:
— Славная была охота?
— Славная, — согласились они, тяжело дыша.
— Кажется, в ней участвовали многие.
Бьярни не собирался приписывать убийство себе. Он совсем не был уверен, что хочет этого.
Но Оттар Эриксон, всегда отдававший должное тем, кто заслуживал, сказал:
— Бьярни Сигурдсон первым вонзил нож.
— Кажется, он похож на того, который приходил за головой Мелбригды и хотел убить ярла Гутторма, — сказал Бьярни, как будто были нужны какие-то оправдания.
— Да, — согласился Эджил, посмотрев на израненное тело у своих ног, — значит, это кровная месть.
Бьярни воскликнул без тени сомнения:
— Тогда мы вернемся на юг, чтобы отомстить, — и услышал одобрительные возгласы молодых воинов вокруг.
— Кажется, ты уже это сделал. Но даже если бы ты не убил его… — устало заворчал Эджил, словно говорил уже в который раз, — мы воины Торштена Олафсона, и наша задача — идти на север и защитить леди Од, его матушку, если возникнет необходимость, а в дальнейшем следовать ее приказаниям.
Тут Бьярни понял, почему в лагере ощущалось угрюмое негодование, еле сдерживаемый бунт.
— Она всего лишь женщина, — не выдержал Оттар Эриксон. — Не ей решать….
И его возмущение подхватили все охотники.
Остальные воины собрались вокруг них, держа своих коней под уздцы, с горящими глазами, угрюмые, нетерпеливо вертя в руках мечи — то, что недавно было улажено, всколыхнулось с новой силой, как будто лопнула заплата на старом плаще.
