Софья Радзиевская - Остров мужества

Ванюшка подошёл к краю, глянул и остановился. Ну и дела! Узкая полоска отмели под обрывом вся блестела, как серебряная. Миллионы мелких рыбок, выброшенных бурей, покрывали песок. Тучи птиц кружились над ними, хватали рыбу и взмывали с ней кверху, иные, давясь от жадности, глотали её тут же на отмели. Целая стая песцов не отставала от птиц: они хватали рыбёшку почти не разжёвывая и успевали ещё огрызаться на птиц и друг на друга.

— Ну! — выговорил. Ванюшка в удивлении. — Никак, со всего Груманта собрались. — И вдруг рассмеялся: большая чёрная кайра только что поднялась с отмели с рыбкой в клюве, ей наперерез с утёса кинулась белая птица, ещё больше ростом. Поморник. Кайра метнулась было в сторону, но поморник уже догнал её, ударил клювом, ещё, ещё раз. Кайра, оглушённая, выпустила добычу. Рыбка едва сверкнула в воздухе, как тут же оказалась в крепком клюве грабителя.

Но огорчаться не стоит. Рыбы на всех хватит. И ограбленная кайра устремилась вниз. А поморник спешно проглотил добычу и уже налетел на другую жертву, бьёт клювом, рыбу отнимает.

— Чужой кусок слаще, — засмеялся Ванюшка и спохватился: — Вниз слезу, рыбы наберу, ей отнесу. Может, уже опамятовалась!

Он так просто сказал, «ей», точно кому-то очень знакомому и очень дорогому.

Но тут же вздрогнул и обернулся.

— Ванюшка, — услышал, — за тобой иду, сердце неспокойно. А ты там чего выглядываешь?

Отец. На палку опирается— хромает, а идёт, торопится.

— Чего выглядываешь? — повторил Алексей, но подошёл ближе и сам удивился. — Это нам удача, — сказал. — Сайка, она — мелкая, да сколь вкусна! Наберём, в холодке заморозим, надолго хватит. А ты чего не шёл? Где тебя непогода застигла?

Кабы это Степан встретился, Ванюшка ему всё бы про нерпу рассказал, а отца застеснялся. Про доски, про мешок, что льдиной завалило, Алексей выслушал. И про лук, что на берегу оставил, как в пещеру пробирался.

— Ладно, — промолвил. — Сам ты живой, а лук, коли море утащит — новый сладим.

До дома было недалеко, скоро дошли. А потом ещё со Степаном успели по мешку сайки принести, в снег её закопали, под скалой, там холод надолго сохранится.

— Жалость-то какая, — сокрушался Степан. Сколь добра море загубило, сайки той птице да песцам и в год не переесть. Она морскому зверю еда самая любимая.

Ванюшка это услышал и молча порадовался: «Знатное ей угощение завтра отнесу, всё одно за железом идти доведётся». Но про себя понимал: если бы и железа не было — всё равно бы пошёл.

Утром кормщик поспать молодым не дал, разбудил рано.

— Вставайте, — деловито сказал он. — Ванюшка, к заливу на отмель ступай. Где-нибудь мешок твой найдётся, вода с железом не справится. А нам, Стёпа, нерпу добыть надо, новые меха из шкуры сладить. Топоры ковать не простое дело: дутьё требуется горячее.

Ванюшка с нар вскочил быстро, а как услышал про нерпу — сразу поскучнел, даже за рыбу взялся неохотно, что Степан с вечера нажарил. Поел молча, потом, не поднимая головы, спросил:

— От олешков ещё шкуры остались, зачем за нерпой идти надо?

Отец повернулся, на него посмотрел.

— Нерпичья шкура мягче. И снять её хорошо, готовые меха. А тебе почему нерпу трогать не хочется? За олешками сам не раз ходил?

Ванюшка даже вздрогнул: вот как отец выказал, что у него на душе.

— Я важенку с телёнком никогда не трону, только олешка. А нерпу бьют, она на белька своего глядит, слезами плачет. Я того терпеть не могу. — Сказал и сидит, головы не поднимает.

Промысленники тоже помолчали. Алексей решительно встал из-за стола.

— Собирайся, Стёпа, — предложил. — А ты, Ванюшка, железо принесёшь, плавник в кучи складывай, да землёй присыпай, уголья для горна жечь будем.

Ванюшка встрепенулся.

— Я сейчас, тять. — И словно у него от души отлегло, прихватил со стены мешок нерпичьей кожи и скорей из избы выбежал. Всю ночь он ворочался на нарах, думая про нерпу: живая ли? Отцу и Степану про доски только рассказал, где их спрятал. А про нерпу хотел, да постеснялся чего-то.

Он не слышал, как отец вздохнул тяжело, сказал Степану:

— Не будет с него промысленника, Стёпа, не будет. Может это — робость, страх в душе его от промысла отводит? В нашем роду такого не бывало.

А Степан ответил:

— Нету в нём страха, дядя Алексей. Забыл ты: как я его из берлоги от ошкуйцы выкинул, а он обратно с ножом кидается, мне на подмогу. Век не забуду. Жалость в нём большая, сердце звериной муки не терпит. Оно и нам бы не терпелось. Да жить-то как?

— Жить-то как? — повторил Алексей задумчиво, но от Степанова разговора словно легче стало на душе. Правда, не страх это у мальца. А как ему с таким сердцем на свете жить? Другой жизни старый помор не видел и потому ответа так и не нашёл.

А Ванюшка уже бегом спустился на ближнюю отмель. Рыбы на ней со вчерашнего дня будто и не убавилось. А птиц прибавилось ещё. Они даже мешали друг другу взлетать: сталкивались в воздухе, в испуге роняли рыбу и снова кидались вниз, в общую свалку. В суматохе попадало и песцам, они визжали, огрызаясь, отскакивали и снова хватали рыбёшку, стонали от сытости, а отойти не могли. Ванюшка посмеялся, пустил в них сверху ледышкой. Глянул на море, да так и застыл от удивления: к отмели подплывала узкая голова. Ошкуй! Откуда он в море взялся? Плыл не торопясь, не обращая внимания на волны, что догоняли его сзади и с головой окатывали. Вылез на отмель, встряхнулся так, что брызги разлетелись во все стороны. Песцы с визгом кинулись к дальнему концу отмели, насторожённо принюхались: не лучше ли и вовсе пуститься наутёк? Птичья стая, перелетев на другую сторону, снова подняла крик и драку и про медведя забыла. От тучи взвихрившихся перьев медведь чихнул и досадливо мотнул головой. Затем лапой копнул серебристую кучу. Песцы отозвались жадным визгом и убежали, а медведь не спеша двинулся вдоль отмели, на ходу захватывал ртом рыбёшек и аппетитно их пережёвывал.

Ванюшка оглянулся: не вернуться ли? Но, тряхнул упрямо головой, тронулся дальше, с трудом вытаскивая ноги из снежного месива. «Рыба эта зверю самая лакомая», — вспомнил он и зашагал быстрее.

Вот, наконец, и тропинка вниз, к заливу. Ванюшка подошёл к спуску на отмель и…

— Ушла! — крикнул он, не удержавшись. Нерпы на прежнем месте не было. Глыба льда, около которой она вчера лежала, растаяла, и золотистая шкурка тоже точно растаяла — исчезла.

Ванюшка медленно спустился на отмель. Его мешок! Лежит на камешке у самой воды. Железо грузное, и правда, не поддалось воде. Мешок размок — не беда. Ванюшка вытряхнул из него железки, а из сухого мешка высыпал рыбу — на что она теперь? Собрал в него железки, закинул за спину, да так и застыл на месте: другая льдина у самого берега колышится, а на ней… нерпа! Та самая — Ванюшка так решил. Присел у воды и тихонько подбросил горсть рыбки на край льдины. Нерпа повернулась, посмотрела на него и медленно двинулась к угощению. Ползёт, сама глаз от Ванюшки не отрывает. А он случайно взглянул на залив, да как вскочит на ноги: по воде, между редкими, оставшимися в заливе льдинами, с огромной быстротой неслось тёмное тело. Высокий треугольный плавник на спине резал воду, позади него бурлила и завивалась струйками вода.