Но управитель не шелохнулся. От страха он наполовину потерял сознание. Его вытолкнули кулаками в спину.
Вместе с Шембергом отделился от толпы молодой парень, ровщик. На нем была только длинная, ниже колен, посконная рубаха да остроконечный суконный колпак с собачьими отворотами.
Парень поклонился Хлопуше в пояс.
— Сударь полковник, дозволь с управителя полушубок снять. На управителя да на графа так робил, что в копи последние портки порвал. Холодно, чай, в одной-то рубахе. Дозволь, дядь Хлопуша, — запросто закончил рудокоп.
— Дозволяю, — Хлопуша улыбнулся. — Сдирай с него одежу, провора.
Парень рванул нетерпеливо за рукава, вытряхивая из полушубка непослушное, отяжелевшее тело управителя. Из-за пазухи его вывалился при этом сверток и с металлическим лязгом ударился о землю. Управитель вздрогнул всем телом не то от этого лязга, не то от холода, проползшего под кафтан.
— Что это? — Хлопуша потянулся к свертку.
Он развернул холстину, раздернул большую кожаную кису. Засверкали крупные золотые самородки, вкрадчиво зазвенели золотые монеты, ласково и тихо засияли камни-самоцветы. Хлопуша высыпал кису в свою казачью шапку и поднял ее высоко над головой. Он крикнул гулко и повелительно, словно скомандовал:
— Люди, смотрите и слушайте! Вот где ваши слезы, кровь и пот ваши! В управительской пазухе!
— Точно! — закричали в толпе. — Это наша казна, нашим горбом добыта!.. Возьми, полковник, и отвези батюшке-царю! Жертвуем на святое дело!
— Тут еще лошадь вьючная управительская есть, — сказал Хлопуше Жженый. — Во вьюках тоже добра нахапленного немало.
— Пори вьюки! Поглядим, что там, — приказал Хлопуша.
Вьюки, не снимая с лошади, полоснули ножами и на землю вывалились звериные шкурки. Горячим пламенем вспыхнула лиса-огневка, холодно забелели горностаи рядом с черными сереброспинными соболями и куницей-желтодушкой.
— Ох, и богат же ваш Урал-батюшка! — покачал ошеломленно головой Хлопуша.
— Ты вот куда гляди, полковник! Это ты видишь? — крикнул отчаянно старик литейщик и выдернул из вороха мехов шкурку бледно-голубую, как утренние тени в снежном лесу. Старик нежно погладил ее вздрагивающей рукой. — Белая лисица, князек! Целую деревню на ее купить можно.
— Так и бери ее себе, дед! Чай, заслужил сего князька за всю каторжну свою работу! — накинул Хлопуша шкурку на шею старика. Затем сгреб в охапку меха и швырнул их в толпу. — Это ваши кровные копейки! Держи! Дувань!
Когда смолк веселый шум дувана, Хлопуша встал рядом с управителем и снова закричал:
— Люди работные, слушайте!.. Не мне его судить, перед вами он обвиноватился. Отвечайте, пекся ли он об вас?
Громовыми взрывами то в одном конце двора, то в другом взметнулись крики:
— Пекся, неча сказать!.. Нам с ним не жизнь была, а беда-бедовенная!
— Для нас у него — дым да копоть, да нечего лопать!..
— Порол ли он вас? — продолжал Хлопуша.
— Порол нещадно!
— Опосля его дранья иных в бараньи шкуры завертывали, а то б сдохли!..
— На работе морил?
— Мором морил!..
— От тягот его многие руки на себя наложили!..
— Не только тело — душу сгубили!..
— Жалованье затаивал?
— Затаивал!.. Каждую заробленную копейку пополам ломал... Половину себе — половину нам!..
Хлопуша обернулся к Шембергу.
— Слышал? Не я, они тебя судили.
— В петлю его! — кричали работные, показывая на господское крыльцо, где из конских оборотей была уже приготовлена виселица.
— Нет, детушки, — Хлопуша покачал головой. — Я другое надумал.
Люди смолкли, с нетерпеливым ожиданием глядя на Хлопушу. А он сказал, улыбаясь в бороду:
— Надобно с завода его выгнать.
Передние недовольно нахмурились, а сзади поплыл озлобленный ропот, крики:
— Подь ты к чомору, надумал тоже!..
— Аль стакнулся с барином?..
— Чего немца выгораживаешь?..
— В петлю управителя!..
— В Белую его, пущай приказчика догоняет!..
Хлопуша, упершись кулаками в бока, беззаботно хохотал:
— Это я-то стакнулся с барином? Вы тоже хорошо надумали, детушки-проворы!
А затем голос Хлопуши резко, как кнутом, рассек нарастающий гул толпы:
— Досказать дайте! Не просто прогнать управителя — уходи, мол, куда хочешь, а собак на него натравить, собаками выгнать. Сам, как пес цепной, на людишек кидался, пущай теперь на своей шкуре собачьи зубы испытает. Коли уйдет от псов — его счастье, зато памятка на всю жизнь будет. А загрызут — нам печаль какая? Гоже ли, ребятушки?
— Гоже!.. Гоже!.. — дружно заголосила толпа.
И тотчас по двору разнеслись призывные свисты и крики людей, созывавших собак. Страшные «зверовые» псы башкиров и злые, худые «тазы» — овчарки киргизов, мужицкие сторожухи понеслись со всех ног к своим хозяевам.
— Беги, барин! — сказал Хлопуша управителю. — Коли жив быть хочешь — уноси ноги!
Шемберг вздохнул, подтянул штаны и побежал, лениво и тяжело, как сытый, разъевшийся бык. Хлопуша первый раз крикнул:
— Ату его!
И тотчас взвыл весь двор:
— Ату-у-!.. Бери-и-и!.. Втюзы-ы!..
Псы не понимали, чего от них хотят, на кого их натравливают, но они уже свирепели, яростно драли землю задними ногами, рычали захлебываясь. Первой кинулась злая хрипучая шавка. Она кубарем подкатилась под ноги управителя и вцепилась в толстую его икру. Шемберг взбрыкнул ногами и понесся с мальчишеской легкостью. Но тут навалилась вся стая.
Орава псов с яростным лаем закипела вокруг него, взвиваясь к самой голове, падая, на лету перевертываясь и снова кидаясь. Заплескалась разорванная пола кафтана, а бархат панталон висел клочьями. Собаки хрипло выли от злобы, а вслед воплем неслось еще более страшное, злобно-веселое:
— Ату-у-у! Бери-и-и!..
Почти у ворот Шемберг быстрым неуловимым движением, на бегу, поднял тяжелый камень и опустил его на голову особенно свирепого волкодава. Пес захрипел и в судорогах повалился на землю. Увидев это, стоявший у ворот работный огрел Шемберга по спине тяжелой дубиной. Управитель упал. Стая насела на него и прикрыла разношерстным клубком.
— Не сметь трогать! — закричал Хлопуша. — Рук об его не марать! Пущай псы разделываются!
Работный испугался, бросил дубину и убежал.
Собаки рычали, выли, наваливаясь друг на друга. Но вот в середине собачьего клубка что-то заворочалось. Видно было, как Шемберг встал на четвереньки, потом, качаясь под тяжестью прицепившихся собак, поднялся на ноги. Искусанный, в лохмотьях кафтана, прижавшись спиной к воротному стояку, он ногами отбивал яростные собачьи атаки. И вдруг увидел брошенную работным дубину. Метнулся к ней, стремительностью движения напугав собак, схватил, двумя ударами разорвал замкнувшийся круг животных и скрылся за воротами. Большинство собак отстало. Они сразу смолкли и деловито побежали назад.
