Шевалье остановился еще раз; де Монгори вскочил бледный, как мертвец.
— Дальше, что же дальше?..
— Генерал, превосходный фехтовальщик, встретил противника, достойного себе; он потерял хладнокровие и яростно напал на Ламбера. Капитан отразил первый удар, затем второй, потом раздался крик… Генерал выронил шпагу и схватился левой рукою за грудь. Я поддержал его. «Мне холодно, — сказал он. — Я умираю… Поезжайте в Монгори, к Флару, и скажите ему: „Рювиньи умер, у Монгори нет детей; неужели род Фларов угаснет?“
Шевалье остановился и взглянул на маркиза. Подобно тому, как гигантский дуб, вырванный потоком, подмывшим его корни, некоторое время еще стоит и качается, прежде чем упасть на землю, так и маркиз де Флар-Монгори зашатался, и шевалье сделался свидетелем невыразимого горя, мрачного, ужасного, но не вырвавшего ни одной слезы. Если бы у генерала был сын, то Монгори пролил бы по своему кузену, упавшему в его мнении, слезу, соблюдая приличие, — и этим бы все и кончилось. Но генерал умер, не оставив потомства.
Маркиз зашатался, потом шевалье увидал, как он упал на колени, громко вскрикнув, и в этом внезапно сгорбившемся старике, точно дереве, сломленном бурей, с руками, воздетыми к небу, ему показалось, что он видит олицетворение, воплощение всего геройского рода, возмущающегося тем, что час его пробил безвозвратно. Он долго стоял на коленях, со стиснутыми руками, не спуская глаз с потемневших рамок фамильных портретов великого поколения Фларов, украшавших стены кабинета, забыв, под тяжестью одной ужасной мысли, что род его угаснет, не только о присутствии шевалье, но обо всем мире.
Долго старый франк, неподвижный и коленопреклоненный, казалось, беседовал с безмолвными предками, один за другим сошедшими в могилу, с молитвой на устах, как подобает солдату-христианину, и глазами, обращенными вдаль, где им казалось, что они видят свой продолжающийся и возвеличивающийся род.
Вдруг маркиз вскочил, выпрямился во весь рост и воскликнул:
— Господи, Ты, которому служили мои предки, ради которого умер во время Крестового похода первый барон из нашего рода, неужели Ты не совершишь чуда и не даруешь последнему из маркизов Фларов, шестидесятипятилетнему старику, готовившемуся умереть без отпрыска своего рода, если он женится на краю могилы, кровного наследника, который, как и он… будет носить имя Фларов и продолжать его поколение!
Потом, как бы услыхав тайный голос, сходящий с неба или вышедший из полуотверзшей могилы предков, пророческий и торжественный, ответивший ему утвердительно, Флар гордо взглянул, откинув свою благородную голову, и воскликнул:
— Не бойтесь: род Фларов не угаснет!
Почти в то самое время, когда шевалье д'Асти, весь в пыли, въехал во двор замка Монгори и прошел вслед за маркизом в его кабинет, чтобы сообщить ему о дуэли в желаемом освещении, — читатель, вероятно, уже заметил, как он исказил факты трагической смерти барона де Рювиньи, — карета, запряженная двумя крепкими нормандскими лошадками, мчалась во весь опор по дороге, пролегающей вдоль берега реки и ведущей к Порту, старинному замку Фларов.
Каретой управлял человек лет около пятидесяти, судя по одежде — дворянин, постоянно живущий в деревне; несмотря на седеющие волосы, он был силен и цветущ вследствие частого пребывания на воздухе.
Дюжина собак помещалась в карете; охотник, ехавший верхом, сбоку кареты держал в поводу прекрасную лошадь лимузинской породы, серую, с небольшой заостренной мордой, огненными глазами и худощавыми мускулистыми ногами.
Старый дворянин стегал сильной рукой упряжных лошадей, бежавших доброй рысью, и менее чем в час доехал до опушки леса, простиравшегося между Портом и Монгори и тянущегося на запад на протяжении нескольких миль и покрывающего цепь холмов, образующих правый берег Ионны.
В этом месте лес перерезан просекой, какие прокладываются местами в лесах, предназначенных для псовой охоты; просека находилась как раз на полпути между Портом и Монгори.
— Ого! — сказал дворянин, передавая вожжи слуге, сидевшему рядом с ним. — Я первый приехал на место свидания, и это чрезвычайно странно, потому что назначенный час давно миновал.
Он посмотрел на часы.
— Одиннадцать часов! — сказал он. — А назначили съехаться в десять. Неужели Монгори уехал в лес, не дождавшись меня? Сегодня его псари делали облаву.
Барон Пон — это был он — охотился каждый день с Фларом-Монгори, и он был прав, удивившись такой неаккуратности, потому что маркиз был чрезвычайно точен во всем, что касалось охоты, в особенности, когда облаву делали его люди.
Барон громко затрубил в рог, призывая начать охоту. Но никто не ответил ему, тогда он увидел между деревьями двоих из людей маркиза, одетых в охотничьи ливреи: это были псари, державшие ищеек.
— Сейчас узнаем, — сказал барон, вскакивая на прекрасную лимузинскую лошадь, — что случилось с Монгори.
Он снова затрубил; ответа опять не последовало.
— Гей! Брокардо, — крикнул барон псарю маркиза, — не переменили ли вы час охоты?
— Нет, господин барон. Вот уже час, как мы ждем маркиза.
«Это странно! — подумал де Пон. — Монгори всегда аккуратен».
Протрубив в третий раз и не получив ответа, барон подумал, что Монгори заболел. Он направился к замку своего соседа.
Мисс Арабелла, так звали кобылу, шла галопом и через четверть часа была уже у замка; барон увидел на дворе старинного феодального здания свору собак и оседланную лошадь маркиза, которая нетерпеливо била о землю копытом; в углу двора стояла другая лошадь, совершенно незнакомая барону, вся в мыле, с ногами, забрызганными грязью до самого живота — первый признак, что она сделала длинный путь.
Эта лошадь произвела странное впечатление на барона.
— Где же твой барин? — спросил он поспешно у одного из слуг.
— Господин маркиз уже садился на лошадь, — отвечал слуга, — и мы готовились ехать, как вдруг прискакал какой-то незнакомый господин.
Лакей указал на лошадь.
— Как его зовут?
— Я его не знаю, — ответил слуга, недавно служивший у маркиза, а потому никогда и не видавший д'Асти. — Господин маркиз повел его в свой кабинет, где они заперлись и пока еще не выходили. Мы ждем господина маркиза.
Предчувствуя что-то недоброе, де Пон бросил повод слуге, быстро взбежал по лестнице и вошел в кабинет маркиза как раз в ту минуту, когда де Флар-Монгори молил Бога продлить его род.
Барон страшно удивился, увидев своего племянника, неподвижного и безмолвного, в запыленном платье от долгого пути.
— Ты здесь! — вскричал он.
Де Пон был в довольно натянутых отношениях с племянником, который, разорившись, вздумал просить руки его дочери, на что получил отказ от барона. Увидав его, он был неприятно поражен.
