Если бы герцог Шартрский и Фанфан все знали друг о друге, могли бы кинуться в объятия друг друга с криком: - Брат! Но они ничего не знали, так что можно поручиться, что подобная встреча была просто невозможной.
Шартр вернулся к приятелям. Конти-Бирон насмешливо спросил:
- Теперь вы интересуетесь мальчиками?
Герцог Шартрский задумчиво помолчал, потом сказал вполголоса:
- Я только что заметил очень интересную вещь: у этого мальчика совершенно удивительные глаза, неповторимо ясные и единственного в мире цвета. На левом - золотая искорка, так что если чуть прищурится, похоже, что глаза чуть-чуть светятся!
- А, - воскликнул Конти-Бирон, - точно такие глаза и такой же взгляд, как вы рассказываете, монсиньор, у графини Дюбарри!
- Вот именно, - протянул герцог. - Вот именно!
Протиснувшись сквозь толпу, он вышел наружу и с полчаса напрасно расхаживал повсюду, но загадочного мальчика не обнаружил.
* * *
Герцог Шартрский не переставал думать о нем весь день, даже поджидая в роскошном борделе мадам Бриссо свою излюбленную девицу Розали Дут, ту самую, которая пару лет назад открыла ему тайны любви. Потягивая шампанское, он думал:
"- Все это очень важно! У мадам Дюбарри глаза совершенно неповторимые, - но у мальчишки точно такие же! Кто он? И что делал в Версале? Я должен его найти!"
Герцог Шартрский вообще-то принадлежал к числу друзей новой фаворитки короля, но, черт возьми, как интересно знать о ней такое, чего никто, включая короля, не ведает. Когда-нибудь к чему-нибудь это сгодится! А что, если это тайна, связанная с её прежней жизнью? Ведь это может дать ему хороший козырь, когда графиня будет на вершине власти - а это не за горами! Нет, говоря себе, что он поддался слишком буйной фантазии, герцог все же с самого утра носился с мыслью, что загадочный мальчик - сын мадам Дюбарри! Будь это так, тогда графиня оказалась весьма неосторожна, позволив мальчику явиться ко двору! Настолько неосторожна, что одно это говорило не в пользу его гипотезы!
- Но женщинам свойственна неосторожность! - подумал герцог Шартрский, допив бокал шампанского. Привстав, потянулся и налил еще.
"- Возможно, она его не знает! Бастарды часто теряются!" - подумал он. Но кто тогда привел его в Версаль и для чего? Герцог решил узнать это во что бы то ни стало. Еще и сам не зная почему, решил, что дело может пахнуть заговором!
Но тут же мысли его перешли на другое, поскольку в комнате кто-то появился. Нет, не Розали Дут, - какая-то златовласая девица, которой он не знал. За ней - хозяйка борделя мадам Бриссо.
- Монсиньор, - закудахтала она, кланяясь столь низко, сколь позволяла её толщина, - позвольте вам представить нашу новенькую из Марселя! Монсиньор будет доволен - в этой марсельянке темперамент так и бьет ключом!
- А Розали? - нахмурившись, спросил герцог, поскольку перемен в таких делах не любил и, кроме того, так наловчился ублажать Розали, что даже усомнился в достижимости подобных результатов с другой.
- Розали покорно просит извинить, монсиньор, ей нездоровится!
- Тем хуже, - не слишком галантно бросил герцог и начал критически разглядывать новенькую. По правде говоря, та была ослепительна. Крупнее, чем он привык, зато с чистейшей кожей, большими ясными глазами и изумительными золотыми волосами, достававшими до бедер. И остальное было на уровне, так что в своем кремовом дезабилье она была похожа на безупречную статую Праксителя.
- А как тебя зовут? - спросив, он жестом велел мадам Бриссо удалиться.
- Цинтия Эллис, монсиньор.
- Цинтия Эллис? Странное имя для марсельянки! - герцог начал раздеваться.
- Но я действительно из Марселя. Там родилась, и выросла, только мои родители - англичане.
- Сядь ко мне на колени, прекрасная англичанка!
Что Цинтия Эллис и сделала.
- Уф! - перевела за дверью дух мадам Бриссо, сочтя, что герцог удовлетворен.
* * *
В тот самый час, когда герцог Шартрский оценивал прелести красавицы англичанки, из Версаля в Париж брел мальчик, с трудом переставляя усталые ноги. Слезы ручьем текли по его лицу. Кое-как дотащившись до Батиньоля и оказавшись наконец в комнате брата Анже, он рухнул на постель и ещё горше заплакал. Рыдал так долго, что от усталости уснул. Тяжелым сном человека, пережившего удар, бездонным сном, в котором человек скрывается от непоправимого: ведь брат Анже был мертв!
Вскоре после того, как Фанфан покинул Большую галерею, где его заметил и потерял из виду герцог Шартрский, он вдруг узнал, что случилось с братом Анже. Вначале он бродил по парку, потом вернулся к входу во дворец, все больше беспокоясь и ища в толпе долговязую фигуру, как вдруг услышал крик:
- Эй, парень, посторонись!
И черный катафалк, Бог весть откуда взявшийся, подкатил к воротам, у которых стоял Фанфан. Окликнул его отворявший их стражник. Катафалк притормозил, проезжая ворота, - и в этот миг внутри него Фанфан увидел священника и у его ног - тело брата Анже, бледного и бездыханного! Секундой позже экипаж исчез. А потом Фанфан услышал свой собственный отчаянный крик:
- Брат Анже! Брат Анже!
Стражник, уже заперший ворота, схватив Фанфана за плечо, спросил:
- В чем дело? Ты его знаешь?
- Куда его везут, мсье? - Фанфан кричал и плакал.
- Ну, я не знаю, - ответил стражник. - Понимаешь, он умер вдруг в одной из приемных, но ведь в Версале не умирают! Вот его и везут куда-то...
Утром Фанфана разбудило петушиное пение. Встав, он умылся и опять сложил свой ранец. Убирая комнату, снова расплакался: его друг и покровитель брат Анже уже никогда не вернется сюда, обдумывать свои "великие планы". В маленькой шкатулке Фанфан отыскал те самые пятьдесят ливров, о которых говорил брат Анже, и засунул их в кожаный мешочек, который носил на поясе под рубашкой. Решил, что брат Анже, увидев это с с небес, не разгневается, хотя и не был в восторге от планов Фанфана постранствовать по Франции.
Еще Фанфан нашел в шкатулке большой пергаментный конверт, на котором стояло: "Вскрыть после моей смерти". В конверте среди всяких бумаг был черновик письма, которое брат Анже накануне написал герцогу Луи Орлеанскому. И прочитай его Фанфан, узнал бы если не кто его мать, то хотя бы кто его отец. Представим на минуту, к каким чудесным переменам привело бы это в его дальнейшей жизни: быть сыном герцога! И пусть бастардом, все равно лет в двадцать стал бы генералом! Женился бы на дочери самого богатого сборщика налогов. Стал бы любимцем высшего парижского света. И, вполне возможно, вместе со своим сводным братом герцогом Шартрским, ставшим его приятелем, ходили бы в бордель мадам Бриссо! Или, наоборот, став врагами, сходились бы в поединках! И, разумеется, друзьями или недругами, вместе отправились бы в 1793 году на гильотину!
