и с неё молча наблюдать за потугами своих воспитанников, а перед Новым годом и вовсе решил влиться в дружный спортивный коллектив.
Портки, куртку и пояс из своего прежнего гардероба ему подарил Фролушкин, за последнее время изрядно сбросивший вес и теперь порхавший на татами не хуже иных, годящихся ему во внуки, студентов…
Однажды во время одной из таких тренировок в институт наведался друг Шульца – Лаврентий Фомич Джанджгава, точнее – Цанава: в 1938 году он взял себе чуть более благозвучную и чуть легче произносимую на русском языке фамилию матери. Заметив, как некогда неуклюжий Файвель лихо управляется с новобранцами секции при помощи необычных бросков, рычагов и удушающих приёмов, он подозвал давнего товарища и велел представить самого себя заезжему тренеру.
Вот какой между ними состоялся диалог:
– Разрешите отрекомендоваться, старший майор Цанава, народный комиссар внутренних дел Белорусской Советской Социалистической республики.
– Очень приятно. Аспирант Плечов. Ярослав Иванович, – ничуть не сконфузился агент, давно привыкший к общению с высшими чинами советских спецслужб.
– Спортивные титулы у вас есть?
– Так точно. Чемпион Москвы.
– Прекрасно. Приглашаю, точнее, прошу вас принять участие в подготовке личного состава нашего наркомата.
– Мне надо подумать…
– Только недолго. С теми, кто не приемлет наши условия, разговор бывает короткий! – Лаврентий Фомич, видимо, решил, что сказал нечто очень остроумное, и громко рассмеялся, да так, что казалось, в зале зашевелились подвешенные к потолку груши и канаты.
– Послушай, Фомич, а не могли бы твои парни дважды в неделю заниматься у нас? – быстро сообразил Шульц. – Где ещё ты найдешь такие великолепные условия, а?
– Согласен, – не стал спорить нарком. – Сколько бойцов вы можете принять в один вечер, товарищ тренер?
– Человек десять – пятнадцать.
– Прекрасно. А из меня ещё можно сделать какого-нибудь «Казбек-Гору»?
– Ну, это вряд ли – габариты не те.
– Это почему же?
– Бола Дударикоевич 60 был росту двести двадцать восемь сантиметров и весил больше двух центнеров…
– Я и не знал таких подробностей…
– Вам сколько лет?
– Сколько и Файвелю – я на пару месяцев старше.
– Значит, сорока ещё нет?
– Нет.
– Прекрасно. Приходите в любое время… Буду рад вас видеть… Насчёт горы не знаю, а хорошего бойца из вас сделаем – точно!
– Спасибо, товарищ тренер. Когда начнём?
– Да хоть завтра. Мы с Фёдором Алексеевич здесь каждый день – в двадцать ноль-ноль.
– Фёдор Алексеевич это кто?
– Мой старший коллега по работе и помощник по спорту… Вон там, в левом углу, он возится с двумя юношами…
– Вижу… И сколько ему лет?
– Скоро шестьдесят!
– Вай-вай, совсем взрослый уже! А выглядит не старше нас с Шульцем… Где он работает?
– Преподаёт философию в БГУ.
– Как его зовут?
– Профессор Фролушкин.
– Тоже из Москвы?
– Так точно.
– Если профессор не замешан в контрреволюционной деятельности – его тоже возьмём на работу: пускай читает чекистам лекции на философские темы. Как думаете, Ярослав Иванович?
– Хорошая идея. Мы одни сюда приехали, без жён и детей, так что лишняя нагрузка нам не в тягость – только на пользу.
– Смотрите, пупок не надорвите! – снова зашёлся заразительным смехом старший майор.
И тут Ярослава осенило:
«Чёрт, я же подставил под удар всю спецоперацию! Сейчас этот старший майор запросит личное дело профессора, получит ответ, что тот сидел за бог весть какие грехи – и начнёт щемить нас вдоль и поперек по своей чекистской линии. Надо срочно звонить Шапиро-Баламутову!
Но как это сделать, не засветив себя?
Вся связь – целиком и полностью под контролем НКВД. Тем более, всякие “экстренные линии”… Телеграмму тоже не пошлёшь. Остаётся только надеяться, что, когда в Москву из Минска придёт запрос – там проявят благоразумие, свяжутся со всеми заинтересованными лицами, и дадут Фёдору Алексеевичу приличную характеристику!»
44
Шло время, а никаких действий со стороны белорусских чекистов всё не следовало и не следовало! Значит, порядок… Значит, в ослабленной репрессиями спецслужбе ещё не все сотрудники утратили профессионализм, бдительность и осмотрительность!
Нарком Цанава не мог нарадоваться молодому тренеру, к которому его подчинённые тянулись, словно трава к солнцу, особенно после того, как Ярослав устроил «показательные выступления», в ходе которых довольно крепкие, хорошо обученные, оперативники пытались рубить его шашкой, колоть штыком, бить палкой, резать кинжалом и даже стрелять в упор из боевого оружия. Но безрезультатно! Плечов умело выходил из любых сверхсложных ситуаций и в конечном итоге ловко разоружал всех своих противников…
Однако окончательно Ярослав успокоился лишь после того, как Лаврентий Фомич на одной из тренировок сделал Фролушкину и его, как говорил сам товарищ старший майор, «верному оруженосцу», официальное предложение: раз в неделю читать лекции в наркомате внутренних дел. Так сказать, вместо политинформации.
Теперь они были вынуждены терпеть друг друга по двадцать четыре часа в сутки. Не только преподавать в одном учебном заведении и тренироваться в одном спортзале, но и по несколько часов в день заниматься с одними и теми же белорусскими чекистами. А потом ещё и спать в одной большой квартире. Хорошо хоть в разных комнатах!
Однако, несмотря на удручающее однообразие, их отношения отнюдь не становились менее дружелюбными.
Напротив – изо дня в день Фёдор Алексеевич проникался всё большим и большим уважением к любимому ученику и (в чём он уже окончательно убедился!) – главному последователю своего философского учения. А тот – хоть и был, круглым, как уже говорилось, сиротой, всё больше любил профессора, не просто, как старшего и более мудрого товарища, наставника, а как отца!
А посему откровенный разговор между ними становился неизбежным. И он таки состоялся в конце второго семестра их первого совместного учебного года в БГУ…
45
Каждый день Ярослав писал письма своей ненаглядной Оленьке и, как он непременно добавлял, любимому сыну Александру.
И растрогал-таки их сердца, ибо под Новый год жена с ребёночком перебралась в Минск. Пока – до следующего лета.
Жили все вместе в профессорской квартире – Фролушкин только рад был!
Но всё же, где-то в глубинах своих душ, молодые супруги с нетерпением ожидали окончания учебного года: ведь руководство вуза обещало им тоже отдельную квартиру.
Вот только б Фёдор Алексеевич, полюбивший мальчишку как родного внука, не обиделся…
В тот день на истфаке приняли последние экзамены и решили устроить по этому поводу небольшую вечеринку.
А наши герои в неформальной обстановке решили обсудить с ректором все обстоятельства своего отъезда из Белоруссии либо условия продолжения работы в БГУ, на чём настаивал весь педагогический коллектив.
Фролушкин истосковался по Москве и был категорически против, как он сам часто повторял «продления контракта», а вот Плечов ни за что не хотел покидать родной город.
