В январе Лоу был назначен главным контролером финансов Франции, и цена акций поднялась до высшей точки, но календарь перелистнулся в год 1720-й — год краха. Началось моровое поветрие. Тех, кто умер от кори, оспы и скарлатины, проносили по улицам, и дети, которые должны были танцевать в королевском балете, в том числе сын Лоу, тоже заболели. Однако маленькому королю балет уже наскучил.
Полторы сотни девушек исцарапали и искусали полицейских, стороживших их в Ля-Рошели в ожидании транспортировки. Стражи порядка стреляли в них, убили дюжину. Когда распространилась эта новость, многие изменили отношение к Лоу.
В ноябре того года инвесторы начали снимать прибыль, и огромное количество акций пошло в продажу. Цены на землю и дома, мясо и масло росли. Люди не могли купить себе хлеба. Поскольку деньги дешевели каждую неделю, долги приходилось выплачивать вдвое, и семьи разорялись.
Лоу встревожился и приуныл. Оспины глубже въелись в его лицо, мясо которого словно таяло на костяке. Теперь он, как и регент, не мог уснуть.
По временам он раздражался и принимал неправильные решения. Дюкло писал позже, что никогда еще тирания не осуществляла власть менее твердой рукой. Лоу, сумевший сторговать самый крупный бриллиант во Франции, запретил носить бриллианты и драгоценные камни без письменного разрешения. Все должны были пользоваться бумажными деньгами, и многие прятали монеты. Солдаты врывались в дома, поднимали полы и ломали стены. Полицейские хватали людей на улицах. Толпа потрясала кулаками, когда Лоу ехал под охраной полка швейцарских гвардейцев.
Дух беззакония распространился по Парижу. Факельщики на улицах освещали напуганных людей; мертвые тела сбрасывали в Сену. Участились похищения и грабежи, и даже принцы совершали преступления. Теперь улица Кинкампуа представлялась Лоу омерзительной. После многих лет тайной полиции, стуков в дверь, насмешливости, прикрывающей убожество, и плохо соблюдаемых законов противостоять оставалось только собственной природе.
Презрительное отношение регента к миру, подобно заразе, распространялось вширь. Насмешки стали обычны в Совете регентства, на заседаниях которого маленький король гладил свою кошку. Старый этикет, основанный на самой утонченной любезности, сменился грубыми манерами, злой сатирой на священное, жестокостью. Все это породило групп молодых людей, Méchants.[53] Они прилюдно целовались с женщинами, у которых под масками лица были загримированы под лица известных персон. А потом маска соскальзывала, компрометируя жертву.
Наконец фондовая биржа лопнула. Парламент объявил Лоу взяточником и приговорил к смерти. Акции падали, произошло нападение на банк. Лавочники не брали бумажек, только монету.
Измученный регент отказался открыто принять Лоу в Пале-Рояле, но впустил его через боковую дверь. Такова была суть характера регента, фатальное смешение — ибо три дня спустя Лоу сидел в его ложе в опере.
Как-то ночью в июле пятнадцать тысяч отчаявшихся душ выстроились в очередь, ожидая, когда откроется банк Лоу, и шестьдесят человек раздавили в толпе насмерть. Мужчины стреляли, чтобы продвинуться в очереди. Они карабкались на стену сада. Толпа отправилась в Лувр, чтобы показать маленькому королю тело женщины, которую убили, а другие пошли в Пале-Рояль показаться регенту. Толпа разнесла в куски карету Лоу, сломала ногу его кучеру, забросала камнями его дочь.
* * *
— Я хочу знать, кто носил бриллиант все это время, — сказал император. Он отрезал ломтик от груши, поскольку никогда не ел плоды целиком.
— Не думаю, чтобы кто-то носил его, — ответил я.
— В таком случае, как можно в этом крушении винить бриллиант? Или одна только близость к камню принесла проклятие им обоим?
К тому времени я начал задаваться вопросом, может ли какой-либо предмет изменить своего владельца и как может владелец изменить предмет. Конечно, существует некая взаимосвязь между ними. Разделяет ли фетиш божественность того божества, которое он украшает? Мог ли бриллиант, изменяясь сам, обладать властью изменить своего владельца, навести чары на многие поколения?
Мой сын Эммануэль играет за окном в мяч с кем-то из слуг. Я слышу, как кричат морские птицы, а гофмейстер Бертран едет по тропе, изображая на лице улыбку, необходимую при входе в Лонгвуд.
* * *
В октябре 1720 года был издан эдикт, положивший конец финансовой системе Лоу. Регент оставался с Лоу так долго, как может оставаться только слабый правитель. Теперь уже сочинялись стихи и импровизации о них обоих; ибо нет народа более яростного, чем наш, когда наша любовь, будучи предана, превращается в ненависть. Лоу выбирался из дома инкогнито, либо в карете без опознавательных знаков, либо в королевских экипажах с охраной. Регент вставал позже и подписывал что угодно. Все миссисипские миллионеры подвергались гонениям и облагались огромными штрафами.
Потом с кораблей, пришедших с востока, явилась чума — сначала в Марселе, потом в Э-ле-Бэн, потом в Тулоне. Возродилась Черная смерть четырнадцатого века. Врачи ходили по улицам, покрытые промасленным шелком, надев высокие деревянные башмаки, поскольку миазмы «чумы, что ходит по полудням», пропитали воздух. Каторжники, которых называли «воронами», бросали мертвых на телеги и сжигали трупы. И когда теперь в Париже танцевали в опере и на балах, это было подобно взрыву чувственности. Чума дошла до Авиньона, а затем, несмотря на кордоны, до Парижа, и сотни тысяч бедолаг умерли.
Джон Лоу уехал ночью, но его старой спутницы, удачи, с ним не было. Не смогли поехать с ним и его жена с детьми. Он взял с собой только один маленький бриллиант. Регент нарушил свои обещания, и Лоу так и не смог вывезти капиталы за пределы Франции. Когда Лоу бежал в Брюссель в декабре, хлеб стоил четыре или пять су, на следующий год на один золотой луидор можно было купить акцию, которых было продано на двадцать тысяч ливров. Лоу чертовски точно осознавал, что не его финансовая система, но неправильное пользование ею — печатание слишком большого количества бумажек и алчность знати — погубила его.
Лоу слишком много времени проводил за игорными столами. Он проиграл шестьсот тысяч фунтов сыну Томаса Питта, лорду Лондондерри. Ему нечем было заплатить, и его банкиру пришлось отойти от дел, когда Лоу уехал из Парижа. Затем Лоу вернулся в Англию, его видели при дворе, он бродил по всем гостиным, где ставки были высоки. Где бы он ни появлялся, он всюду был в одиночестве.
Пять миллионов человек потеряли свои деньги по вине этой системы и последующих попыток исправить ее. Все же маскированные балы и безумное веселье продолжались, потому что королевство было одержимо. Именно тогда регент сказал о себе и своем министре Дюбуа:
